С половины XVII века Тамбовский край начинает обращать на себя правительственное и общественное внимание разнообразием и силою местного раскола и сект. С течением времени это мистико-рационалистическое и обрядовое своеволие религиозной мысли все развивалось и усиливалось и таким образом Тамбовская губерния в настоящее время стала наконец таким краем, в районе которого по преимуществу выразилась рознь национально-религиозного сознания.

Край наш издавна изобилует раскольниками обоих толков и особенно сектантами: молоканами, духоборцами, субботниками, шелапутами, хлыстами и скопцами. По мнению исследователей русской религиозно-отреченной жизни, в Тамбовской губернии сосредотачиваются скопческие и хлыстовские капиталы. Следовательно изучение Тамбовских противоцерковных движений составляет одну из важнейших задач нашей церковно-исторической науки.
В Тамбовском крае не одни крестьяне и им подобные простые люди увлекались борьбою против господствующей церкви. В конце XVII столетия во главе местного противоцерковного движения стояли первые Тамбовские епископы, Леонтий и Игнатий, оба фанатики старообрядства и последователи известного Талицкого*. А в начале XVIII столетия у нас возможны были и такие явления, как например публичный, среди базарной площади, протест Трегуляевского монаха Самуила Выморкова против Петра I-го, как антихриста.

Широкое развитие сектантства в Тамбовской епархии свидетельствует о том, что Тамбовское народонаселение всегда отличалось чуткостью к религиозным вопросам, хотя понимало их весьма узко и наивно. Поэтому-то наши крестьяне и крестьянки нередко всю жизнь перекочевывали из монастыря в монастырь, меряя всю русскую землю своими неутомимыми ногами. В особенности формально-аскетическая жизнь практиковалась Тамбовскими крестьянками, немалое число которых составляло всегда особый класс свободных монахинь или черничек. Институт этих черничек, без всякого сомнения, служил сильным прецедентом для ложного развития религиозных помыслов Тамбовского народонаселения, протестовавшего против разных несовершенств государственной, общественной и церковной жизни.

А что у Тамбовских сектантов недовольство условиями жизни сильно и постоянно выражалось, на это есть масса документальных доказательств. В пояснение этой мысли приводим следующий факт, один из многих, ему подобных.

Утром 16 апреля 1803 года к квартире Тамбовского губернатора Палицына подъехал крестьянин-духоборец Зот Мукосеев.

—Дома ли губернатор?— спросил он у часового солдата Князева.

—Их превосходительства нет дома,— ответил Князев.

—Так доложите обо мне губернаторше, продолжал Мукосеев,— я привез гостинец.

Губернаторский дворецкий Кузьмин подошел было к возу и хотел посмотреть, что там за гостинец, но Мукосеев отстранил его, распряг лошадь и верхом на ней уехал, а подводу оставил у губернаторского крыльца. Разумеется, губернаторские дворовые поспешили раскрыть воз и увидели там мертвое тело, покрытое синебагровыми пятнами и рубцами. То было тело одного духоборца, засеченного чинами земской полиции.

Мукосеева догнали, привели в полицию и стали допрашивать. Вот что показал он на этом допросе.

«13-го апреля крестьянин Ермаков привел ко мне родного брата моего Сергея, а за ними шло много людей. Брат мой едва стоял на ногах и его держали под руки. Уложил я Сергея на полати и тут мне сказали: твой брат болен от наказания, сделанного ему публично с прочими нашего села духоборцами, а наказывал их за веру заседатель фон Меник. На другой день пошел я проведывать наказанных, между прочим зашел к Петру Дробышову, а он уж был мертв и при нем сидел маленький сын его и плакал. Тогда я взял мертвое тело Дробышова и поехал с ним к губернатору просить защиты».

По поводу этого дела губернатор Палицын вошел с особым представлением к министру внутренних дел.

«Всему семейству моему,— писал он,— за небытностию моею въ доме причинено крайнее смятение, обида и великое оскорбление».

По обыкновению стали производить после всего этого следствие, во время которого обнаружились такие факты. Фон Меник наказывал духоборцев нещадно.

Он принуждал духоборческих девушек целовать его, а с их отцов и братьев производил большие поборы, так что одних крестьянских кушаков набрал на 30 рублей. Но, не довольствуясь этим, он потребовал еще 100 рублей, угрожая за недачу кнутом и ссылкою. Это было в селе Красной Дуброве. Краснодубровцы почему-то не могли выплатить фон Менику требуемой суммы. Поэтому грозный заседатель Тамбовского земского суда начал сечь всех духоборцев названного села. Сечение производилось в три плети и было настолько жестоко, что двое высеченных умерли на месте.

К следствию вызван был врач Другов. Ему поручено было осмотреть трупы засеченных и дать об них свое заключение. Заключение его выражено было в следующих словах: «наказание духоборцамъ дано соразмерное и умерли они вероятно от ядопринятия, отъ какого могли произойти и синебагровые пятна и иные знаки на спине и животе наказанныхъ».

Дело это кончилось тем, что многих Краснодубровских духоборцев еще высекли плетьми и сослали в Кольский уезд. Но мира в Красной Дуброве все-таки не добились. «Вашего пения и чтения,— говорили чинам полиции оставшиеся духоборцы,— мы ни за что слушать не будем».

* Епископ Леонтий был на Тамбовской кафедре с 1682 г. по 1684 г. Епископ Игнатий — с 1698 по 1699 год. С этого времени и до 1758 г. наша епархия своего епископа не имела и управлялась Московскою Синодальною конторою.



Приступая теперь к изображению прошлых фактов Тамбовской противоцерковной жизни, мы прежде всего обратим внимание читателей на тех местных религиозных фанатиков и мистиков, которые, не уклоняясь от единства с православною церковью, в то же время отличались своею эксцентричностью, переходившей иногда в совершенный и ловко рассчитанный практицизм.

В конце 50-х годов настоящего столетья в селе Двуречках Липецкого уезда проявился некто Агафон, старый и больной крестьянин. В народе ходила про него молва, что он святой угодник Божий, совершающий великие чудеса, и вот в хату мнимого чудотворца, в сущности весьма ловкого проходимца, повалили разные люди; мужья шли к нему от жен, жены от мужей, сыновья и дочери от отцов и матерей и все они находили у старца Агафона верный приют и жили сообща. Особенно горячим приверженцем святоши оказался крестьянин Пронин, который по смерти своего патрона сумел нажить себе от благочестивых жертвователей двухэтажный дом с многочисленными пристройками. В 60-х годах этот Пронин принялся даже хлопотать об открытии в его собственном доме женской общины под управлением богоугодной девицы Матрены, бывшей послушницы великого угодника Агафона. В таком смысле поданы были прошения епархиальному архиерею и Московскому митрополиту. В них ловкий и начитанный грамотей указывал между прочим на разные пророчества Агафона. «Старецъ Агафонъ,— писал он,— передъ своею праведною кончиною изрекъ мне: после смерти моей черезъ годъ соседи хотя васъ и дерзнутъ, но за то Господь накажетъ ихъ пожаромъ»… На счастье Пронина в тот год в селе Двуречках были пожары и ловкий преемник Агафона объявил это гневом Божьим за то, что Двуреченские обыватели мешали ему заводить общину. Кроме прошений, Пронин составил житие угодника Божия Агафона и отослал его к Тамбовскому архиерею. Вот краткое извлечение наиболее существенных черт из этого жития.

«Въ 18 верстахъ отъ города Липецка есть село Двуречки. Въ немъ-то 13 летъ сряду подвизался во славу Божию и окончилъ тяжкое бремя сей временной жизни дивный угодникъ Божий, великий старецъ Агафонъ, богоугодная жизнь котораго за три года до его отшествия ко Господу стала ведома местнымъ и окольнымъ жителямъ. Старецъ сей многимъ предсказывалъ будущее и часто обличалъ даже и тайные помыслы. Когда я, Семенъ Пронинъ, въ первый разъ пришелъ къ отцу Агафону, онъ открылъ мне все мои тайные помыслы и взялъ меня къ себе въ послушники. Я вздумалъ было воспротивиться сему благословению старца и за это подвергся нападению силы вражьей, которая не давала мне ни днемъ, ни ночью покоя. После того опять пошелъ я къ старцу и онъ встретилъ меня въ сеняхъ следующими словами: вотъ, Сеня, ты не хотелъ ко мне идти, такъ я повелелъ врагамъ пригнать тебя, ведь мне старцу о имени Господа Иисуса враги и то повинуются. Тогда я остался у него и былъ при немъ до самой блаженной его кончины. И разные люди узнали про меня и идутъ ко мне мужчины и женщины, которые изредка и теперь чувствуютъ усладительное благоухание на месте кончины старца. Старецъ Агафонъ при жизни своей между прочим сказалъ мне: не забудь моего места, живи на немъ, и если изъ техъ лицъ, за кого я былъ распятъ и кровь и слезы пролилъ, оставятъ мое место, то ихъ накажетъ Господь тем, что нигде не дастъ дыхания. И вотъ я, усердный Агафоновъ ученикъ, все труды свои прилагаю, чтобъ устроить обитель».

Защищая свое дело перед духовными властями, Пронин обнаружил большое знание текста священного писания и этим знанием довольно ловко умел пользоваться. «Зачемъ,— спрашивал он,— насъ преследуютъ и ненавидятъ? Ведь любовь не ищетъ своихъ си, она долготерпитъ, милосердствуетъ, не безчинствуетъ, не раздражаетъ, не мыслитъ зла, все покрываетъ, всему веритъ. Въ этомъ заключается весь законъ и долгъ христианина».
«Становой,— продолжает далее Пронин,— разоряетъ нашу общину и всехъ насъ разгоняетъ, но онъ не знаетъ, что Господь въ святомъ евангелии повелеваетъ не только оставить свои домы, но даже и своихъ отцовъ, матерей, братьевъ и женъ».

Изложивши Тамбовскому архиерею житие св. Агафона, Пронин убедительно звал его в село Двуречки, где будто бы мощи угодника изливали усладительное благоухание. Конечно, епархиальный архиерей на открытие Двуреченских мощей не поехал. Тогда Пронин и его последователи обошлись и без архиерея. Толпою отправились они на кладбище, вырыли из могилы замерзший (дело было зимою) труп старца Агафона и с торжеством понесли его в свою так называемую обитель. Так как от мерзлого тела не было запаха и в комнате, то это окончательно уже убедило Двуреченских фанатиков, что от мощей идет благоухание. Местная полиция отнеслась однако к этому благоуханию скептически, тело зарыла, а самозванных канонизаторов арестовала. По этому поводу Пронин отнесся к местным властям с следующей запискою, приводимой нами в сокращении: «старецъ Агафонъ при жизни говорилъ не разъ: если тронутъ васъ — тронусь и я. И вотъ мы отрыли мощи и многие чувствовали при перенесении их благоухание. И еще говорилъ старецъ: придетъ время и все отъ меня отрекутся, что и случилось при первоначальномъ открытии мощей, ибо все тогда отъ страха разбежались. На этотъ случай припоминаю изречение великаго старца: Сеня, что тебе скажу; въ одно время, какъ меня тащили, кто за ноги, кто за что, поглядели, а тамъ одинъ зипунъ, а я стою сзади ихъ и со смеху никакъ не отдохну. Потомъ, когда разгоняли насъ, мне пришло на мысль одно старческое слово: если потребуюсь, то тогда взыщите и будьте готовы, а я завсегда готовъ».

Старец Агафон и ученик его Пронин, несмотря на их несомненный мистицизм, были, конечно, людьми себе на уме и под фирмою святош и чудотворцев ловко обделывали свои мирские дела. Совсем в другом свете нам представляется одна Тамбовская энтузиастка, священническая дочь Анна Егорова. Дело о ней производилось в местной духовной консистории в 1842 году. В то время Анне Егоровой было 24 года. По мнению всех ее знакомых, она была девушка работящая, скромная, богомольная и рассудительная. Часто задумывалась она на тему о своей судьбе, о неисходном человеческом горе и о неразрешимых тайнах жизни и смерти. Отзывчивое сердце подсказывало ей единственный путь к разрешению всех мучивших ее вопросов — путь веры, и вот Анне Егоровой стали представляться видения, реальность которых признавал и отец ее, священник села Станового Козловского уезда. Богомольная девушка чаще всего видела Божью Матерь, молившуюся на воздусях. Наконец увидела она в образе человеческом и самого Спасителя. Между ними произошел следующий разговор.

—Скоро ли я умру, Господи?

—Скоро, на пасху между утреней и обедней.

—Когда будет,— продолжала допрашивать Анна Егорова,— второе пришествие Христово?

—Скоро гряду,— отвечало видение и скрылось. Анна крепко заснула и на другой день ни с кем не говорила ни слова. Но вечером Глас Христов повелел ей рассказать о видении.

На первой неделе великого поста Анна пришла от вечерни и перед сном стала молиться. В это время к ней явился Ангел и сказал: «восстань, с тобой будет великое искушение». Девушка от страха присела на постель и вот, по словам ее, враги полезли в дверь, сильно стуча и отдирая дверную рогожу. Анна позвала тогда отца, но и он услышал необычайный стук и был в великом смущении.

В день причастия чудо повторилось, но уже в другой форме. Анне Егоровой показалось, что все образа — точно живые люди, а икона Спасителя плакала.

Слух об этом дошел до епархиального архиерея. Девушку вызвали для допросов в консисторию, но ответы ее всех убедили в том, что она совершенно здорова. Подсудимую препроводили затем во врачебную управу, но и медицинские чины ни чуть не усомнились в нормальности ее положения…



Надобно заметить, что практика прошлой Тамбовской жизни слишком обильна фактами религиозных увлечений. Так, в начале текущего столетия в Шацком уезде, на хуторе у купца Аникеева, проживал слепец Ефрем с послушником Василием. В комнате у Ефрема был устроен иконостас, перед которым самозванный иерей, в присутствии многочисленных богомольцев, самочинно священнодействовал… При этом были и проповеди. Слепой старец особенно любил говорить на тему о втором Христовом пришествии. «Ждите,— говорил он,— того часа, когда восплачется вся земля, море и аер, восплачутся и все животные со птицами, восплачутся горы и холмы и дерева польские, восплачутся и оба светила со звездами за род человеческий». И слушала его неразумная толпа, тяжко вздыхая о грехах человеческих и страшась суда Божия, грядущего в той час… В Шацком и Спасском уездах долго потом ждали светопреставления. На пасху 1848 года жители сел Вечутки, Хомутовки и Киселевки — всю ночь с понедельника на вторник не спали и все ждали архангельской трубы, пока от утомления не заснули.

В то же время в Козловском уезде в селе Хмелевой слободе жил некто Григорий Бекетов, которого почитатели его обыкновенно называли отцом Григорием. Бекетов был тоже слеп и это обстоятельство сделало его религиозным мечтателем. Мало помалу слепец вообразил себя великим народным учителем. В избе своей он начал служить вечерни, утрени и обедни, причем прислуживали ему келейницы, числом 15 девиц, от 15 до 30-летнего возраста. Служил отец Григорий в ризах и золотой шапочке. Служба совершалась обыкновенно ночью, до благовеста к заутрени. С первым ударом приходского колокола все самочинное собрание начинало петь врозь разные канты. Потом певцы ударяли себя кулаками в груди и приговаривали: победили, победили! Церемония оканчивалась общим хохотом и скромной трапезой.

Слепень Григорий священствовал 10 лет. В это время он обзавелся тремя просторными избами и обширным садом и уже приступил было к постройке своей церкви. Слухи о его необыкновенных подвигах дошли до Синода и вследствие этого деятельность его наконец прекратилась.

Крайний религиозный мистицизм Тамбовского народонаселения иногда выражался в самых странных формах, например— в так называемом трушеверии или труховерии.

В 60-х годах настоящего столетия в селе Верхней Мосоловке Усманского уезда объявился один мещанин Трофим Панов. Жил он в доме помещика Аблова, своего ближайшего последователя, и вот именно его-то ученики назывались трушеверами.

Трушеверы видимо исполняли православные обряды. Но их выдавали следующие обстоятельства: они часто и в большом количестве собирались у Трофима Панова для молений, друг другу кланялись в ноги, священников называли бесами, женщин стригли в кружок, жили невенчанные, православных при удобном случае били, изгоняя из них нечестие. При этом иногда бывало, что сын — трушевер поднимал руки на родителей.

Однажды приходский священник Лукин говорил в церкви проповедь против трушеверия. Между слушателями стояли и приверженцы Трофима Панова, в том числе Абловы— муж и жена. Не понравилась им проповедь и вот они публично стали бранить священника и грозили изорвать на нем облачение. «Ты — разоритель, грабитель и служка»,— громко шумели Абловы на всю церковь. Это было 14-го июля 1868 года. Именно по этому поводу и началось дело о трушеверах.

Следствием обнаружено было, что Трофим Панов называл себя богом, а учеников своих — полубогами. Вся трушеверская община отличалась воздержной жизнью, ненавистью к существовавшим порядкам и экзальтированными обычаями во время молений. Когда трушеверы сходились вместе, то они снимали с себя верхнее платье и оставались в одних рубахах. С этого момента они называли свои избы Сионскими горницами, пели церковные песни и канты, били в ладоши и притопывали ногами…

Следователи узнали также и то, что Трофим Панов часто расхаживал по селу в сопровождении своих учеников, причем на шею надевал большой перламутровый крест на широкой шелковой ленте. А одежда его в то время заключалась в длинной красной рубахе, обшитой по подолу и по рукавам желтой тесьмою. Пояс его был железный в сукне.

Во время допроса Трофим сознался в своих заблуждениях и говорил так: «я браню начальников за слабое исполнение обязанностей и именую бесами всех врагов своих. Учу же я от имени Божия и все мы — блаженные и нищие духом, а весь мир погряз во грехе».

Самым усердным учеником Панова был крестьянин Иван Попов, который произнес перед следователями следующие слова: «аще кто отвергнется от Трофима, отвержен будет пред отцом небесным».

Когда в доме Трофима Панова произвели обыск, то между прочим нашли рукопись его сочинения под весьма странным и нескладным заглавием: святочестному и благочестиво живущему правосудию, нищете духовной, сострадательной попечительности нежножалобное объявление на жизнь развратного мира нынешнего века нечестивых и беззаконных людей.

В самом тексте бессвязно изложены жалобы на то, что бесчисленное множество христианских душ запуталось в сетях вражьих, в шатаниях и молвах. «Люди,— говорит Трофим,— утопаютъ какъ въ морскихъ волнахъ и у язычниковъ было лучше нашего».

Затем следует печальное и лирическое в народно-литературном стиле изображение действительности: «правда въ тесноте, злочестивая ложь имеетъ великое пространство, любовь злонравиемъ больна. Вера раздробляется, надежда на свою хитрость и любостяжание полагается. Покаяние страдаетъ, грехъ нераскаяниемъ прикрылся, боголюбивое усердие отъ нечестия, какъ пчела отъ дыма, не уклоняется и святая жизнь каменьями побивается. Здравое учение захворало, истина осиротела, правосудие въ бегахъ, на суде крючкодейственная грабительница — корысть обретается. Благодеяние подъ арестомъ, сострадание въ остроге сидитъ и дщи Вавилонская ликует. Стыдъ ослепъ, совесть съ ума сошла, справедливость обанкрутилась, честь въ отставку вышла, а законное супружество въ грязи лежитъ» .

С особенною силою трушеверский учитель восстает против песен, хороводов, качелей, карточной игры, псовой охоты, театров, сквернословия и модных женских нарядов. О последних он выражается так: «о, оружие дьявола, бесово чудовище, невеста князя тьмы, любовница сатаны, Пентефриева жена, Египетская бесноватая свинья, поклонница Венеры, неукротимый зверь, зевъ ада преисподняго!».

Не щадит Трофим Панов также и духовенства, о котором он говорит: «нечестия ревнители, благочестия гонители, ненавистники рода христианскаго, предтечи злобы и ярости антихристовой, Анны и Каиафы, предатели Христа на мучение и несмысленные пастыри!»

Рукопись заключается следующими словами: «благодатию Божиею все вы, чтущие сие, утвердитесь до скончания века. Аминь».

Очевидно, трушеверие не имело самостоятельного обрядового и догматического характера. Скорее — оно представляло собою резкий и наивный протест, направленный против общественной безнравственности. Самые сходки трушеверов не заключали в себе, строго говоря, ничего противоцерковнаго. Там приверженцы Трофима Панова пели обыкновенно псалмы: благослови, душе моя, Господа… Блажен муж… На реках Вавилонских…, да из евангелия читали любимые места, чаще всего беседу Спасителя с женою Самарянкою. Если же Трофим называл себя богом, то это слово он понимал, конечно, в нравственном смысле. Это видно из следующего.

Трофима Панова отлучили от церкви, но он насильно врывался в православные храмы и в этом случае оправдывал себя словами Спасителя: «приходящихъ ко мне не изжену вонъ». Вместе с тем упорный фанатик благовременно и безвременно убеждал духовенство восстать от сна.

17 мая 1867 года священник Лукин, встретившись с Трофимом, дружески сказал ему: «преосвященный требует от меня донесения о тебе и я хочу
доносить, что тебя исправил».

На это Трофим отвечал священнику: «что ж, батюшка, пиши на свою шею».

Между тем по селу он распространял такие слухи: «меня гонят, но Господь наказывает гонителей Христа — кто от пьянства без покаяния умер, кто умерь потоплением водою, кого Господь огнем сжег, кого лишил чад, а кого оставил еще на покаяние. Чудны дела Господа! А священник все-таки меня гонит и старается погубить овец своих. Настало время ужасное, храм Божий сделался в ловитву».

Однако, красноречие Трофима не спасло его. Вся Пашковская волость огромным большинством голосов порешила: труховеров удалить из общества.



Переходим теперь к сектантству, которое представляет резкую выдающуюся бытовую черту местного края.

Секты развивались у нас главным образом среди помещичьих крестьян. Тяжелая крепостная обстановка невольно влекла исстрадавшееся крестьянство к религиозной мистике и фанатизму. Духовенство же своими действиями полицейского характера не только не умиряло наивную толпу, а еще более волновало. Отсюда происходило взаимное раздражение, роль которого в истории развития Тамбовского сектантства, по нашему мнению, далеко не последняя… При таких-то условиях развивался местный религиозно-критический анализ. Люди непросветной глуши, не забытые только теми, кто нуждался в их скудных достояниях, Тамбовские крепостные и им подобные обыватели естественно искали отраду для своей горемычной жизни в религии и находили ее по своему. Самые бедные крестьяне переходили иногда в известную, подходящую к их миросозерцанию, секту из материальных выгод, так как сектанты всегда были зажиточнее большинства православных и щедро помогали своим единоверцам. Между тем крестьяне, более чуткие к вопросам веры и нравственности, могли увлекаться в сектанстве тем, что почти все его сторонники — люди воздержные, трезвые, тихие, друг другу всячески и от души помогающие…

О степени распространенности в Тамбовской губернии сект судить слишком трудно, потому что официальные статистические данные на этот предмет слишком подозрительны. Местная консисторская статистика за все годы с начала XIX столетия показывала почти одну и ту же цифру: приблизительно 9000 сектантов. Это количество, без всякого сомнения, гораздо ниже действительности и на это есть у нас основательные доказательства.

Еще в 1830 году майор Владимиров писал всеподданнейшее письмо императору Николаю I-му, в котором с уверенностью доносил, что только в трех уездах: Тамбовском, Моршанском и Шацком — сектантов более 70,000 человек. Припоминается нам по этому поводу и наша беседа с одним из самых влиятельных молокан города Тамбова, который говорил, что он отписной молокан и все его знают с этой стороны, а то много у них и соблюдающих наружно православные обряды ради мирской чести и всяких выгод и это, по молоканскому учению, не грех.

В 1839 году Тамбовский епископ Арсений Москвин составлял списки главных молоканских наставников. Мы думаем, что он узнал не про всех, и однако в его списках стояла весьма почтенная цифра: 112.

О количестве сектантов Тамбовской епархии приблизительно можно судить также и по числу лиц, не принимавших св. причастия. По консисторским данным, в 1830 году таковых значилось 165,374 человека. В следующем году это число возросло до 172,978 человек. В 1832 году не было у исповеди и св. причастия 129,390 человек, а в 1833 году— 174,685 человек. Справка эта подана была в консисторию 13 августа 1840 года архивариусом Иванским.
Секта субботников или жидовствующих всегда считалась у нас самой незначительной по количеству сектантов. Между тем в 1864 году вот что писало о ней Рассказовское приходское духовенство: «субботниковъ у насъ около 1000 душъ и ждутъ они в скором времени Мессию, а для построения Иерусалимскаго храма собираютъ большия деньги».

Впоследствии, в 1865 году, в Рассказово приехал один еврей — аферист, объявил себя иерусалимским агентом, собрал несколько сот рублей и затем неизвестно куда скрылся…

Особенную антипатию между многочисленными Тамбовскими ересями возбуждает, конечно, скопчество, о котором мы сказали уже несколько слов в конце первой главы. Нам представляется особенно удивительным то, как скоро и с каким легкомыслием многие Тамбовские крестьяне решались на оскопление *.

25 декабря 1830 года крестьянин села Русского Моршанского уезда Семен Куликов пообедал вместе с семьей и вышел погулять. Через несколько часов, окровавленный и согнувшийся, он вернулся домой и при входе упал.

—Что это с тобою, Семен?— спросила его сноха Афросинья.

—Лошадь разбила меня и ушибла об коленки. Стали следить за Куликовым и оказалось, что он оскопился.

Впоследствии на суде Куликов показывал: «содержу я секту скопческую, но в чем оная заключается — не знаю. Думаю только, что мясного мне есть нельзя. На праздник Рождества Христова мы обедали и вдруг мне пришла мысль: человек я бедный и жениться мне по бедности нельзя; так лучше, чем разжигаться, глядя на женский пол и грешить — отрежу я семенные ядра».

После этих размышлений Куликов пошел в клеть, перевязал детородные части лычком и простым ножом сразу отрезал их. Не смотря на жгучую боль и сильное кровоизлияние, Куликов имел на столько присутствия духа, что тщательно вытер снегом нож и пошел в избу, но у коника упал на пол. В это время и стала расспрашивать его сноха Афросинья.

В том же 1830 году из Владикавказа вернулся на родину в село Уварово, Борисоглебского уезда, отставной солдат Никулин. Одна нога у него была отнята, следовательно к сельским работам он был неспособен. Никулин сделался сельским учителем. Раз он задумался, сидя в своей бедной и темной хате. Тут пришли ему на ум известные евангельские слова: «скопцы сами себя исказиша царствия ради небеснаго», и он, недолго думая, оскопился бритвою. При этом Никулин утолял свою боль тою мыслью, что без умерщвления плоти нельзя получить царствия Божия.

«Скоро раны мои,— говорил он потом судьям,— зажили и стали приходить ко мне всякие люди и я читал с ними священное писание и пел псалмы и молитвы. Раз пришли ко мне три девки и один товарищ мой оскопил их, а к порезанным местам приложил пластырь из воску и конопляного масла».
Некоторые Тамбовские крестьяне до поступления в скопческую секту отличались чрезвычайною набожностью и готовы были идти в монахи. Таков был крестьянин села Крюкова, Моршанского уезда, Артем Брюнин.

«Возымел я отвращение к мясной пище,— говорил он,— стал есть постное и намеревался вступить в какой-либо монастырь для всегдашнего моления, но отец с матерью в монахи меня не пустили».

Томимый постоянным желанием душевного спасения и крайне нервный, Брюнин однажды пошел к отцу на гумно. В это время встретил его какой-то странник, по-видимому монах, и упросил проводить его на большую дорогу. Брюнин пошел с незнакомцем и стал жаловаться ему на свое горе.
Странник остановился.

«Если ты хочешь спасать себя,— с важностью возвысил он голос,— то оскопись, умертви грешную плоть и это для души твоей будет очень хорошо».
Брюнин сразу согласился на оскопление. Тогда мнимый монах повел его к одоньям, совершил над ним операцию и ушел неизвестно куда своей дорогой. Между тем скопец-неофит истекал кровью и лежал на гумне без памяти. Утром кое-как дотащился он до дому, рассказал обо всем родным и те в тот же день препроводили его в Моршанский земский суд. Это было в июне 1837 года.

Странник, оскопивший Брюнина, недаром торопился уйти из Крюкова. Там он успел оскопить еще 18 человек, кого в открытом поле, кого на гумне, кого на большой дороге… В числе оскопленных были и дети — мальчики и девочки.

Из Тамбовских консисторских документов видно, что в первой половине настоящего столетия село Крюково было главным рассадником скопческой ереси. Главой Крюковских скопцов был в указанное нами время крестьянин Аристархов, у которого найдены были самые уважаемые скопческие рукописи. В рукописях заключались преимущественно аллегорические молитвы, представлявшие скопцов пчелами, а их радения — пчелиным жужжанием.

Наиболее сильное развитие всех Тамбовских ересей относится ко временам епископа Арсения, когда местные сектанты подверглись суровым и систематическим преследованиям. Именно в то время появились у нас пылкие и убежденные сектантские проповедники, явилась полная нравственная и экономическая солидарность всех членов известной религиозной общины и даже — сектантская школа.

* Распространителем скопческой секты в Тамбовском и Моршанском уездах в 70-х годах прошлого столетия был сам Кондратий Селиванов с учениками Ретивым, Поповым и дьяконом Алексеевым.



Глубокий интерес по религиозно-мистической оригинальности представляет нам секта хлыстов, иначе называемых шелапутами, богомолами, истинными христианами и Давыдовым согласием. К окружавшей их действительности хлысты относились с полным отрицанием. Они говорили так: «весь мир погряз в ужасных грехах», только и есть наше малое чистое стадо».

Один из хлыстов, фельдфебель Тюкалов, в следующих выражениях характеризовал своих православных сотоварищей: «живу я грешный среди свиней и другихъ дикихъ зверей, не имеющихъ боготканной одежды и небесной пищи. Угоднички Божии! Молитесь за насъ и омывайте насъ крещениемъ чистой совести. О горе! гонятъ на духа святаго, а въ насъ благодать».

Хлысты тщательно укрывали свое богослужение от православных. Все знали, что они веруют в беспрерывное и периодическое возрождение Христа, как духа Божия, что у них есть самозванные богородицы, пророки, апостолы и архангелы и что они часто подвергаются самым сильным нервным экзальтациям, принимаемым за наитие св. духа. Но обрядов их не знали и потому на этот предмет возникали у нас легенды.

О хлыстовских собраниях у нас говорили так: «соберутся хлысты в какую-нибудь просторную избу и бегают кругом чана с водою, приговаривая: хлыщу, хлыщу, Христа ищу. Тогда некто выходил из чана и начиналось общее беснование».

Более подробные официальные сведения о богомольской секте получились у нас в 1850 году по следующему случаю.

В одном селе Борисоглебского уезда проживало многочисленное семейство купцов Аникеевых. Их было три брата: двое женатых и один холостой. У одного из первых вдруг заболела жена и стала кричать. Как ни лечили больную, ничего не могли сделать. В это время к Аникеевым приехали по торговым делам крестьяне Тимофеев и Козьмин. Оба они были хлысты. Случилось так, что они были свидетелями припадков Аникеевой. Тогда Тимофеев сказал больной:

—Хочешь, я исцелю тебя ниспосланием благодати Божией?

Больная согласилась.

—Так приезжай ко мне под рождество. У тебя внутри бесы и ты постись, тогда бесы сами выйдут.

В назначенный день семья Аникеевых поехала в село Туголуково к Тимофееву, в просторной избе которого собрано было многочисленное общество. Тут была вдова-крестьянка Астафьева с целой свитой черничек и странниц. Все собрание относилось к ней с величайшим почтением и именовало ее матушкой, чудотворкой и богородицей. Тут же был настоятель Перфил Катасонов, к которому сама Астафьева обращалась, как к набольшему.

В избе, по словам одного из Аникеевых, был настоящий рай. Пели разные стихи и все целовались без разбору и стыда. Перфил Катасонов подозвал к себе приезжих и громко произнес: «теперь все ваши грехи я принял на себя. Да мяса, смотрите, не ешьте, сам Христос его не ел и в пасху его не кладут, и в храмах Божиих не ставят сальных свечей, а постные восковые; да помните, что храм внутри вас гораздо дороже всякого храма».

Неожиданная проповедь закончилась следующими словами: «бог вас прощает и я, Перфил, прощаю».

На масленицу Аникеевы поехали в деревню Афанасьевку к крестьянину Козьмину, которого его единомышленники называли сердцеведцем. Перфил Катасонов был уже там. Входя в избу, все подходили к нему и целовали его руку и щеку, а он указывал входившим их места. Когда вошли в собрание Аникеевы, им приказано было открыть рты и настоятель туда дышал. Таким образом приняты были в богомольское общество новые члены. После этого все стали петь канты на мотивы нищенских песен и беседовать, величая друг друга святыми, а с наступлением ночи богомолы легли спать, как попало. В ночной темноте слышались то религиозные канты, то молитвы, то сдержанный смех и фривольные шутки…

Утром все богомолы пошли к Астафьевой и при входе кланялись ей в ноги и целовали ее. Между тем Козьмин начал делать из соломы кольца.

—На что это?— спросили Аникеевы.

—А это венцы для получивших благодать.

В это время Катасонов вышел на середину избы, обнявшись с чудотворною, которая всех манила к себе рукою. Катасонов посадил Астафьеву себе на плечо.

—Для чего это?— стали спрашивать Аникеевы.

—На них сошла благодать,— отвечали им. Тогда все стали на колени, кроме настоятеля, и начали каяться во грехах: «я — блудница, я — обманщица, говорили женщины». А я — клеветник, насильник, гордец» — перебивали мужчины.

Действие закончилось причастием. Богомолы ели кусочки черного хлеба и запивали их теплой водой.

«Как вода сплывает,— приговаривали они,— так бы грехи сплывали, и тот хлеб наш— слово Божие, а вода — слеза народная».

Несмотря на то, что богомолы шли к причастию весьма охотно, Катасонов вооружился кнутом и подгонял всех к столу.

Подобные собрания стали повторяться чаще и чаще. Аникеевы горячо относились к ним. Но один из них, младший брат Федор, понял наконец свою ошибку и донес обо всем духовному и светскому начальству.

Началось следствие. Следователь ассесор Матвеев дознал, что хлыстовщина обнаружилась у нас еще в 1761 году, а усиленное распространение ее началось в начале текущего столетия в селе Перевозе Кирсановского уезда.

Главным распространителем богомольского учения был у нас крепостной крестьянин Абакум Копылов. В свое время он сам рассказывал, что ему будто бы постоянно представлялись ангелы, которые сладкогласно пели и говорили ему, Абакуму: постись и молись! «И я,— прибавлял он,— ничего не ел 8 недель и стало мне легко».

Абакум стал жить уединенно и изнурять себя постом. Соседи и домашние постоянно видели его задумчивым и бледным. Он перестал ходить на барщину и молча переносил за это суровую барскую расправу. Крайний мистицизм Абакума Иванова породил наконец следующую галлюцинацию: «однажды,— убежденно говорил он,— я постился 40 дней и вот явились ко мне два ангела и понесли меня к престолу Божию на седьмое небо. В трепете стал я пред владыкою и он повелел мне читать божественные книги и отыскивать в них средство, как людям спастись».

Эту речь первый выслушал Перфил Катасонов — Абакумов работник.

Все общество Кирсановских богомолов сразу уверовало в своего великого учителя. В богомольских хатах шли оживленные разговоры о том, как милостиво и любовно встретил сам Господь Бог Абакума Ивановича. «Когда Абакум взять был на седьмое небо,— толковали крестьяне,— то по всему небу прогремел Божий глас: сей есть сын мой возлюбленный, о нем же благоволих… Тогда на богомольских собраниях стали будто бы совершаться чудеса: сиял ночью свет, свечи сами загорались и дух пророческий овладевал многими. То было время, когда Тамбовские хлысты надеялись на всероссийское распространение своей секты. «Наша вера,— говорили они,— воистину истинная и за нее умрем мы. Темные крестьяне между прочим уверены были в том, что у них есть свой патриарх в Петербурге и что сила его у царя великая.

Ересь быстро стала распространяться в селах: Уварове, малой Грибановке, Туголукове, Афанасьевке, Перевозе, Коптеве, Мосоловке и Березовке. Абакум Копылов и сын его Филипп громко проповедовали: «веруйте в нового Иисуса, обновляя плотское духовным. Веруйте, что Христос был богочеловек, т.е. дух Божий входил в него, но это и теперь может быть».

Во время богомольских сборищ певались разные канты, молитвы и стихи. Наиболее употребительные стихи и канты начинались так:

1) Идет мальчик по дорожке,
Ко Христовой прямо ножке…

2)Где ты, агница, сокрылась?
Что от Бога удалилась?
О душе твоей скорблю,
Потому что я люблю…

3) Бессмертный царь и обладатель,
Правитель неба и земли,
Всея вселенныя создатель!
Прими молитву, глас внемли…

4) Пробудись от сна, невеста,
Се полунощи жених.
Яко тать грядет безвестно
С мертвыми судить живых…

5)Потоп страшный умножался,
Народ видя испугался…
Гнев идет, гнев идет…

Что касается молитв, то главные из них запевались следующим образом:

1) Господи Боже наш, введи меня раба в духовный мир…

2) Плачемся и ужасаемся, яко на всякий час помышляем: придут судьи Божьи дела судить…

3) Да восплачется мать сыра — земля перед образом и престолом Господним…

Следствие ассесора Матвеева, при участии духовных депутатов и мирских понятых, между прочим выяснило, что нравственный быт хлыстовской секты отличался особенным воздержанием и сравнительной скромностью.

«По нашей вере,— говорил крестьянин Николай Копылов,— не надо есть мяса, курить табак, пить вино, ходить на игрища, ругаться скверными словами, употреблять картофель, лук и чеснок, ибо они у язычников были заместо богов. Также не надо носить серег, ожерелий и колец. И близость иметь с женами тоже не надо. Лишнее мы приносим к настоятелю и он помогает бедным, и все мы помогаем, но тайно.» *

Первым известным христом в Кирсановском уезде был Абакум Копылов. В богородицах ходила у него Татьяна Черносвистова.

Вторыми христом и богородицей были Филипп Абакумов и Мелания Захарова.

Третьими — Николай и Анисья Копыловы. В это время в Кирсановском и Борисоглебском уездах образовались три самостоятельных хлыстовских собрания с особыми настоятелями и настоятельницами. Изредка три корабля собирались вместе. Догматического различья между ними не было. Была одна нравственная рознь, зависевшая от темпераментов ересеначальников. Так, у Анисьи Копыловой собрания были чинные, а у Перфила Катасонова творили чудеса. Там мужчины и женщины раздевались донага, подражая Адаму и Еве, неистово плясали, вслух исповедовались во грехах своих, громко вскрикивали и плакали и после ложились вповалку, духовник с духовницей. То была несомненная экзальтация, как следствие крайнего напряжения нервов… На суде хлысты так оправдывали свое поведение: «мы исполняем житие св. пророка Давида — скачем, играем, пасху славим вечную.»

Темных мистиков осудили весьма строго. 75 человек посадили в остроги, где половина их умерла от цинги. Потом еще забрали 410 человек и всех их переселили в Закавказский край. Но оставалось еще много тайных хлыстов, посещавших православные храмы и принимавших духовенство. Эти тщательно укрылись и ожесточились, выражая свои протесты одними храбрыми словами.

* В основание чистоты между мужем и женой хлысты приводили следующие слова Писания: брак честен и ложе нескверно.



Противоцерковная Тамбовская жизнь в особенности выражалась в следующих уездах. В Спасском и Темниковском преобладал раскол, в Кирсановском и Борисоглебском— хлыстовство, в Моршанском уезде были скопцы, в Козловском и Тамбовском — молокане и духоборцы.

Последние, т.е. молокане и духоборцы, судя по консисторским документам, отличались от других сектантов крайнею злобою к православно и духовенству. Появившись в нашей губернии еще в 60-х годах прошлого столетия, во времена знаменитых Уклеина и Побирохина, они постоянно донимали епархиальное и губернское начальства массою дел. Не входя в подробное нравственно-догматическое исследование молоканства и духоборчества, мы здесь укажем только на самые резкие проявления этих родственных сект.

Молоканские пресвитеры Кубышкин и Хомутков однажды говорили священнику Алмазову следующие слова: «иконы ваши — идолы. Херувимы в скинии и Соломоновом храм сделаны были для прельщения Израильтян, ибо бог хотел погубить их».

«Смотрите,— хвалились перед православными духоборческие наставники,— мы трезвые, а вы все пьяницы, плясуны, песенники и грабители».

«Крещение, причащение и миропомазание, продолжали они,— мы понимаем духовно и состоят они в научении слова Божия. Покаяние наше тайное а брак у нас по образу ветхозаветных патриархов с возложением рук и чтением псалмов. Священник у нас один — Иисус Христос, мы же все братья и равны между собою».

Следующие факты достаточно показывают степень молоканско-духоборческого озлобления против служителей господствующей церкви.

На пасху 1837 года священник села Падов Ястребов вышел из алтаря и стал христосоваться с народом. В это время духоборец Трофим Иконников заговорил на всю церковь: «вот, с попом не целовались об масляной, так надо подойти к нему теперь да дернуть за бороду и сказать: вот тебе, батюшка, яйцо да и еще бы подошел и кулакам вот как надавал бы ему яиц».

С особенной резкостью молоканская вражда к духовенству выражалась во время самых больших праздников, когда сельские причты имели неосторожность заходить с образами и в молоканские дома. Например, причт села Пахотного угла пришел однажды с молебном к молокану Илясову. Хозяин в это время лежал на лавке и притворялся спящим. Тогда священник Крылов стал будить его, но Илясов быстро вскочил, толкнул священника в грудь и изорвал на нем эпитрахиль, потом бросил в него несколькими медными монетами и приказывать поскорей уходить прочь и не мозолить глаз.
В 1838 году молоканство сильно распространилось в селе Вяжли Кирсановского уезда. Главный распространитель секты Панков на суде показывал следующее: «я у своих поп и на поповство поставил меня сам Бог, а все православные — скопище нечестивых и антихристы, церкви же их конюшни».
Иные молокане сами стремились к религиозным диспутам и с этою целью вторгались в дома православных священников. Так, мещанин Петров пришел к священнику села Шаморги Семенову и затеял с ним следующую беседу: «Христово распятие не может себя спасти, положи его на полку и оно встать не может, а когда встанет, то я буду в него веровать; да и самый крест, который я на себе имел, по бытности моей в лесу для рубки дров, нечаянным образом зацепился за дерево и оторвался и с того времени оного на себе не имею».

С течением времени молоканская пропаганда в Тамбовской губернии все усиливалась. В 1839 году в одном селе Грязнуше было 224 молоканских прозелитов.

Главных молоканских наставников ссылали в Сибирь, Закавказье и на Молочные воды, но связь их с единоверцами не прекращалась. Между ними шла деловая переписка.

В 1824 году Тамбовская полиция перехватила следующее письмо местного молокана Токарева, адресованное на имя Томского ссыльника Журавцова, бывшего Тамбовского пресвитера.

«Благодетелю преображения Господня Петру Михайловичу добраго здравия, счастливыхъ поведений, благословения Божия, мира Христова и святыни. Кланяемся до стопъ ногъ вашихъ и заочно целуемъ богохвалящия уста. А у насъ учрежденъ великий разбой и просимъ васъ писаниемъ своимъ подать намъ руку помощи».

Реже всего в Тамбовских документах встречаются указания на старообрядцев. Тихо проживали они в наших северных уездах, имели свои часовни— тайные и явные, заманивали к себе беглых священников и чрез это навлекали на себя скоропреходящий гнев духовной и светской администрации…
В Тамбовских архивах мы встретились только с одним случаем резкого проявления раскольничьей пропаганды.

В первый день Пасхи 1815 года в Елатомскую Вознесенскую церковь пришел мещанин Макашин, стал на амвоне и обратился к народу с такими словами: «послушайте, православные! Бог повелел всем людям креститься сложением трех перстов, великого с малыми». Весь народ молча слушал неожиданного проповедника, который высоко над головою держал руку с изображением старообрядческого креста. «Но многие из вас,— продолжал Макашин — христианской заповеди не повинуются и я за ваши прегрешения уже четыре года мучусь душою».

После этого Макашин встал на обычное свое место и в Вознесенской церкви началась пасхальная заутреня.

Все эти противоцерковные движения несомненно удостоверяют нас в том, что Тамбовское крестьянство искони отличалось своеобразным исканием истинной веры и правды и вследствие этого, по своей умственно-нравственной отсталости и косности, уходило в раскол и ереси. Причин такого ненормального явления было слишком много: и церковных, и социальных, и экономических. Жатва у нас была многая, а делателей мало… Эти делатели в большинстве случаев по отношению к искавшим света и правды выражали не столько пастырские, сколько полицейские и узкоэгоистические стремления. Неудивительно поэтому, что миссионерская деятельность местного духовенства сводилась почти к нулю. Результаты приходско-пастырских увещаний в консисторских документах большей частью отмечены так: «за всеми увещаниями и убеждениями к обращению в православие оные сектанты оказались упорными в своих заблуждениях».

Систематические гонения против местного раскола и сект предприняты были известным епископом Арсением Москвиным. Ревностными помощниками его в этом деле были губернаторы Гамалей и Корнилов. По словам самого св. синода, Арсений завалил все Тамбовские присутственные места сектантскими делами и, разоряя иноверцев, бил чуть ли не в самую чувствительную сторону крестьянского быта. Грозный Тамбовский епископ настаивал даже на том, чтобы сектанты не смели ловить рыбы в одних реках с православными и чтобы они обязательно и поголовно выдавали детей своих для крещения в православную веру. Следствия этих и подобных им мер, разумеется, были совершенно противоположны ожиданиям епархиального начальства… Именно при Арсении в Тамбовской губернии был такой случай: в молоканство сразу совратилось 649 человек.

В настоящее время общественные нравы переменились и в недалеком будущем наша религиозная рознь, вероятно, прекратится. Порукою в этом нам служит постепенно усиливающееся народное образование в Тамбовской губернии, а также и неудержимо нарождающийся новый строй русской государственной жизни…

В следующей, уже начатой нами, книге мы постараемся дополнить те пробелы, которые, вследствие недостаточности местного исторического материала, невольно оказались в первом нашем выпуске.

И. Дубасов.

http://otambove.ru