Очерки из истории: Постепенное развитие народного просвещения в Тамбовском крае

До начала нашей русской колонизации и до появления христианства, т.е. до конца XII века, на всем пространстве нынешней Тамбовской губернии не было ни одного грамотного человека. Когда же явились у нас приходские церкви и монастыри, то вместе с тем в духовенстве даны были местному населению и первые учителя грамотности. Несомненно то, что книжное дело шло у нас с величайшей медленностью, так как церквей до конца XVII столетия было в нашем крае очень мало, по нескольку десятков на каждый нынешний уезд, следовательно мало было и учителей грамотности, да и охочих до грамоты людей взять было не откуда. Среди разноплеменного местного населения и в виду постоянных набегов разных кочевников — наши русские поселенцы принуждены были думать ежедневно не о грамотности, а о личной своей безопасности. Что же касается правительства, то до самого начала XVIII столетия оно заботилось относительно нашего края отчасти о его охране, но гораздо более — о собирании государевых пошлин. Вот почему, в то время как старые русские, и даже сибирские, области имели своих многочисленных летописцев и авторов религиозных и разнообразных отреченно-литературных опытов, в пределах Тамбовского края не было ни одного серьезного летописца или иного какого-нибудь автора. Мы знаем только одну Тамбовскую летопись, о которой говорили в первом своем выпуске, но она обнимает самый краткий исторический период и слишком отрывочна. Затем нам известны некоторые церковные книги, дошедшие до нас от XVII века с летописными заметками неизвестных духовных лиц, боярские отписные грамоты, канцелярские документы и фамильные грамоты. В конце XVII века открыта была Тамбовская епископская кафедра. Вместе с первым нашим епископом Леонтием в Тамбов прибыл ученый Киевский иеродиакон известный Палладий Роговский, но оба они очень скоро вынуждены были удалиться от нас и таким образом вероятность открытия первой Тамбовской школы была надолго устранена. Во время Петра I-го начались по всему русскому царству известные просветительные реформы, коснувшаяся и нашего захолустья. Но как ни настойчив был в своих предприятиях суровый царь, и его беспримерная энергия оказалась бессильной в борьбе с местным невежеством.

В 1720 году в Шацкой и Тамбовской провинциях получен был грозный царский указ об учении, опричь дворянских и духовных детей, цифири и геометрии и подьяческих и всякого чина людей детей. Указ остался без исполнения. Тогда всех упорных в сопротивлении царской воле и науке дворянских и недворянских недорослей стали ловить и отдавать в военную службу и, кроме того,— в распоряжение местной подрядной канцелярии для свайных, бударных и прамных работ. Но и эти исключительно суровые меры не так пугали наших отживших юнцов, как грамота и цифирь. Умственная косность в наших краях была ужасающая и повальная. Иногда многие недоросли не знали даже, по скольку им лет от роду, и такое незнание простодушно объясняли в воеводских канцеляриях безумием. Гораздо удачнее оказались в нашем крае меры Петра Великого касательно ремесленного и земледельческого образования. Благодаря энергии царя-хозяина к концу его царствования у нас уже было много опытных кузнецов, слесарей, коновалов, столяров, ткачей, косцов и каменщиков. Некоторые из них были даже грамотны и в таком случае нередко определялись писцами в воеводские канцелярии и хотя жалованья большей частью не получали, однако на бедность не всегда жаловались и довольствовались от дел.

Как бы то ни было, в царствование Петра Великого грамотность была у нас самая слабая. Случалось, что неграмотными бывали в наших городах не только воеводы с их товарищами, но отчасти и протопопы, как например Темниковский протопоп Матвей Добронравов, который читал плохо, а писать вовсе не умел. Зато хорошими грамотеями были в наших местах сектантские наставники, нередко тайно содержавшие в своих домах маленькие школы. Иные наставники-субботники знали еврейскую грамоту, а духоборческие начетчики сочинили свой алфавит из польских букв. Один из сектантских наставников, последователь Тверитинова Тарас Максимов, приобрел даже в своем кружке славу знаменитого проповедника. Вот для примера одна из его кратких проповедей: «не мои слова, братцы мои, слушать будете, но Христовы. Стойте в вере, тверди бывайте, непоступни и не слушайте суетных людей, ибо мы скоро переселимся в Персию и та наша обетованная земля».

При таких условиях в среде местного православного населения свободно и широко распространялась народно-отреченная устная литература, занесенная к нам из старо-русских областей. Влияние этой литературы нередко и странным образом проявлялось и в канцелярской практике. Так, в конце царствования Петра Великого в Шацкую воеводскую канцелярию привезли однодворца Данилу Архипова, обвиненного в изнасиловании малолетней девочки. Преступник не сознавался в своем преступлении. Тогда суды заставили Архипова громко произнести следующую клятву: «если я лгу, то да буду отлучен от единосущныя и нераздельныя Троицы в сем и будущем веке и да трясуся, яко Каин, и да пожрет мя разверзстая земля, яко Дафана и Авирона и да прииму проказу Геезиеву и удавление Иудино и смерть Анании и Сапфиры, и буду я с безбожными еретики в печном огни, уготованном диаволу и аггелом его, и да обрящу Бога, ратующа в час страшного воздаяния и затворяюща от мене двери милосердия».

Тамбовская губерния в прошлом столетии славилась своими пчельниками, но пчеловоды и не думали совершенствовать свое хозяйство, они все свое упование возлагали на заговорные слова в роде следующих:

«От чего громовая стрела сильна и зычна?
—От воздуху и сильна и зычна.
—И как бесы дрожат и бежат от тое стрелы,
—Так бы летали у меня на пчельник пчелы.
—Дрожат люди, ужасаются,
—От зыку стрелы бежат.
—Как облацы небесныя подымаются,
—Так бы летали пчелы мои до скончания века.
Аминь, аминь, аминь.
— Земля — замок, небо — ключ.
—Моя пчела — волк,
—Чужая пчела — овца. Аминь».

В то же время в массе Тамбовского простонародья ходили упорные слухи о пришествии антихриста. Слухи эти поддерживались преимущественно раскольниками и сектантами и некоторые из них доходили до такого странного состояния религиозного экстаза и фанатизма, что врывались в православные церкви и с грубой бранью разгоняли священнослужителей, а сами потом приходили в свои молитвенные дома, ржали по лошадиному и лаяли*.

Такова была умственно-нравственная жизнь Тамбовского народонаселения в царствование Петра Великого… Зло увеличивалось еще более от того, что в первой половине прошлого века у нас не было своего епископа, а беспризорное и малограмотное приходское духовенство чинило бунты, драки, площадное ругательство и вело себя зазорно и гнусно…

В 1733 году села Кочемирова Кадомского уезда приходские люди подали в духовный приказ Лаврентия епископа Рязанского и Муромского следующую заручную челобитную.

«У приходской нашей церкви попъ Макарий Ивановъ пьетъ непрестанно и за пьянствомъ своимъ въ приходе съ требами ходитъ леностно и церковь Божия всегда стоитъ безъ пения и они приходские люди помираютъ безъ исповеди и безъ причастия, роженицы лежатъ безъ молитвъ и мертвецы стоятъ непогребенны многия числа. Да тогожъ означеннаго попа Макария сноха Дарья Григорьева доносила мирскимъ людямъ на него свекра своего, что онъ живетъ съ ней блудно и детей у ней приживаетъ и ныне у ней во чреве 3-й младенецъ. И дабы повелено было сие доношение принять и его попа Макария и сноху его допросить, чтобъ отъ его попова неистовства церковь Божия была не запрещена и приходскимъ людемъ въ разорении не быть».
Устроили очную ставку. Здесь Дарья прибавила: «означенный поп Макарий бьет меня, увечит, руки и ноги связывает и кладет с собой сильно и в том она, Дарья, готова идти в розыск»…

Около того же времени священник Симеон Степанов пришел в свой приходскую церковь в селе Лысых Горах, облачился и начал служить всенощную. В это время товарищ его, священник Егор Кондратов, тоже облачился, взял кадило и тоже начал служить всенощную, перебивая Степанова и пихая его от престола. Когда пришло время говорить эктению, то оба священника вышли на амвон и вместе зачитали одну и ту же эктению.

—Не твоя неделя,— заметил своему товарищу после эктении священник Кондратов.— А ты, дьячок,— прибавил он,— не смей петь.

В церкви произошло смущение. Все вышли на паперть, однако, Степанов настоял на своем, вернулся в алтарь и дослужил всенощную.

С этого дня между товарищами началась сильнейшая вражда и оба они донимали друг друга доносами в консисторию.

Тогда же в селе Малых Пупках был дьячок Филипп Кириллов. Человек он был нетрезвый и вздорный и потому, по рапорту местного благочинного Григория Белова, был удален от должности. Надобно заметить, что в доносе на Кириллова участвовали дьякон Никифоров и пономарь Алексеев. Тогда разозлившийся дьячок отомстил своему причту по-своему. Однажды ночью он взял в рот клок сена, к шее привязал камень в 2 пуда, вошел в реку и стал кричать. Сбежались крестьяне и услышали следующее: «Спал я, вдруг накинулись на меня дьякон с пономарем, заткнули рот сеном, навязали на шею камень и бросили в польной Воронеж, приговаривая: не от нас одних погибаешь, на то воля благочиннаго. Чудом я спасся от потоплений».

Понятно, что при таких условиях в обществе относились к причтам с совершенной. бесцеремонностью. Священников часто, не разбирая их качеств, подвергали позорным телесным наказаниям, во время крестных ходов травили собаками, а их сыновей — церковников брали в кабалу, дочерей же насильно выдавали за дворовых. Один знатный барин прошлого столетия написал такую грамоту в свое Тамбовское имение: «дошло до нашего сведения о поступкахъ священника Алексея, того ради объявить ему, что онъ изъ прихода выводится съ наказаниемъ».

Унижению духовенства в общественном мнении и следовательно нравственной грубости всех сословий сильно содействовало также и то обстоятельство, что наших священников в прошлом веке нередко в виду народа на базарах и ярмарках подвергали торговой казни.

* Примечание. В первой половине прошлого столетия в Козловском уезде самым замечательным сектантом был некто Ив. Объедков. Сам он именовался у своих единоверцев колокольней, жена его — церковью, одна из дочерей Авдотья — богородицей, остальные — ангелами, все посетители его собраний — святыми.



Так дело шло до открытия первых наших школ: Тамбовской духовной семинарии и Тамбовского же главного народного училища. Первая открыта в Нижнеломовском монастыре в 1779 году, а второе — в Тамбове в 1786 году. Правда, в г. Тамбове еще со времен Петра Великого существовала гарнизонная школа, но об учебном характере этой школы можно судить уже потому, что в ее программу входила так называемая барабанная наука, вероятно не последняя в учебном курсе гарнизонной школы…

За отсутствием школ охочим до грамоты людям приходилось обращаться к тем излюбленным старой неприхотливой Русью учителям, о которых сообщает нам в своих исторических записках известный майор Данилов. Так с 1774 года и до открытия Тамбовского народного училища самым замечательным местным распространителем просвещения был престарелый заштатный пономарь Терентий Федоров, который вследствие паралича не владел правой рукой и потому мог обучать одному только чтению. А если кому позволяли средства, то те дальнейшее образование своих детей поручали выписным иностранцам. В этом случае иные Тамбовские помещики тратили довольно значительные суммы, выписывая заморских педагогов прямо из Лондона, Петербурга и Парижа. Почти все эти иностранцы были, конечно, всего менее знакомы с наукой и педагогикой и потому вся их воспитательная роль сводилась к одной болтовне на каком-нибудь иноземном наречии… Думаем так между прочим на том основании, что например у Козловского помещика Безобразова учителем и воспитателем детей был придворный скороход Яков Штальцман… Кроме того дети чиновников и мелкопоместных дворян учились грамоте во всех городских присутственных местах. Крайне юные, лет 13 или 14, эти молодые люди поступали на гражданскую службу и в течение нескольких лет учились читать и писать у разных копиистов, регистраторов и канцеляристов, которые сами в свое время проходили точно такой же курс учения. И замечательно, всем таковым юнцам грамота почти всегда давалась очень туго, а канцелярская практическая мудрость, тяжело отзывавшаяся на вольных и невольных просителях, постигалась ими чуть не сразу…

В первый раз мысль об открытии в Тамбове какого-нибудь гражданского общественного училища явилась в январе 1780 года, когда открыт был местный приказ общественного призрения. Мысль эта внушена была Тамбовским властям самой Императрицей Екатериной II-й, которая пожертвовала Тамбовскому приказу 15,000 рублей именно на училищное дело.

2 ноября 1783 года Рязанский и Тамбовский генерал-губернатор М.Ф. Каменский, немало и не без пользы поработавший для нашего края, напомнил Тамбову о высочайшей воле, Вот что писал он правителю Тамбовского наместничества П.П. Коновницыну: «при заведении приказа общественнаго призрения изъ казны дано было ему 15,000 рублей между прочимъ для заведения школъ. А школы и теперь нетъ въ Тамбове и не заметны приготовления къ ея открытию и бедные дворяне отъ этого вступаютъ даже въ разные пороки. Посему предлагаю на первый разъ завести хоть самую простую школу, чтобы тамъ дворяне учились читать и писать, началамъ арифметики и катехизису. После чего они могли бы поступать въ различныя канцелярии для практическаго изучения гражданскаго порядка». По поводу этой генерал-губернаторской грамоты Коновницын немедленно собрал всех членов Тамбовского приказа, а также почетнейших представителей местного дворянства, и в этом чрезвычайном заседании решено было ответить главному начальнику края так: «въ полномъ собрании членовъ приказа предложена была подписка на открытие школы, но все отказались отъ оной подписки».
К счастью в 1786 году прибыл в Тамбов в качестве правителя наместничества Г.Р. Державин, который, конечно, не мог остаться равнодушным к делу народного просвещения.

22-го сентября 1786 года в Тамбове было открыто 4-хклассное главное народное училище, а в следующем году в некоторых Тамбовских уездных городах открыто было шесть малых народных училищ и приняты были в то же время меры к тому, чтобы ни один Тамбовский город не оставался впоследствии без народного всесословного училища.

Учение в Тамбовском главном народном училище началось спустя 2 месяца по его открытии. Такое замедление произошло вследствие недостатка в Тамбове классных досок, грифелей, карандашей, азбучных таблиц и учебных книг. Не хватало также для классных комнат столов и стульев. Долго ждали еще из Петербургской учительской семинарии учителей и, не дождавшись, стали разыскивать их в соседних с Тамбовским наместничеством семинариях — Рязанской и Севской.

Все Тамбовские училища открыты были с замечательной по тому времени торжественностью, в присутствии многочисленных представителей всех сословий. Во многих городах произносились нескладно высокопарные речи, в которых выражалась благодарность Екатерине II-й за покровительство народному образованию, а самое это образование лицемерно представлялось величайшим блаженством рода человеческого. Вот одна из этих нескладных речей, произнесенная при открыли Моршанского училища учителем Донским.

Ваше именитое собрание!

Взошед я на место сие прекраснейшее в сей торжественнейший день, на место благополучнейшее, которое столь чудным зрением наслаждает нас, на место — которое предвечная премудрость определила для насаждения сада оными лозами, которые с сего времени никогда не оскудеют, всемилостивейшая Екатерина сие место основала храмом благочестия, храмом святости своей. И вы, благочестивые слушатели, в сие народное училище, исторгая из объятий матерей чад своих, с радостным восторгом должны предавать их, дабы насеять на нивы сердец оных семена божественной добродетели, дабы разум их озарить лучом божественного просвещения, дабы вперить в мысленное око их подробное понятие о естестве мира сего.
Первыми директорами Тамбовских училищ были секунд-майор Карамышев и капитан Жохов. Всех учеников в главном училище к концу первого учебного года значилось по спискам 106 человек. Такая довольно значительная цифра объясняется тем, что по распоряжению Державина мальчиков иногда забирали в классы насильно чрез полицию. Дворянских детей конечно не трогали и потому большинство учеников принадлежало к мещанскому и однодворческому сословиям. Немало было в училищах также и детей дворовых. В 1787 году во всех Тамбовских училищах всех учеников было 366 человек.

Первоначальный быт Тамбовских училищ был самый жалкий; все они терпели крайнюю бедность. Даже губернское училище помещено было в таком доме, где печи дымили и не грели, полы были гнилые, штукатурка отваливалась, двери в классах плотно не затворялись, в окнах не доставало стекол, крыши летом протекали; даже черных досок и мелу в Тамбовском училище постоянно не доставало. Жалованье учителям выдавалось неаккуратно, рублей по 25 в год. Хорошо еще было то, что в интересы наших первых учителей ближайшим образом входил директор А.А. Жохов, личность чрезвычайно симпатичная, преданная делу народного образования и служителям этого дела — всем народным учителям. Без его заступничества плохо пришлось бы Тамбовским педагогам. То было время, когда звание учителя считалось чуть ли не самым низменным в чиновной иерархии. Тайна этого нелепого взгляда заключалась в том что педагоги уполномочены были только учить и воспитывать детей. Между тем наше отжившее общество способно было уважать исключительно так называемых нужных людей, т.е. таких, которые властны были сделать всякому какой-нибудь вред…

Однажды в Козлове какой-то секретарь Зуев прибил учителя Половневского и никто из городских жителей не смутился этим. Всякий понимал это дело так, что высший чин бил низшего… Не так взглянул на дело Жохов. Он написал губернатору Звереву следующее письмо:

«Секретарь Зуевъ прибилъ Козловскаго учителя Половневскаго. По долгу звания моего прибегаю къ Вашему Превосходительству, яко попечителю Тамбовскихъ училищъ и защитнику всемъ участвующимъ въ столь полезныхъ заведенияхъ… Всепокорнейше прошу не оставить этого дела безъ изыскания, ибо въ противномъ случае, будетъ крайняя обида учителя, человека, украшеннаго достоинствами, его званию приличными, а жители города могутъ утратить уважение къ Половневскому, для его звания весьма необходимое».

Несомненно, что А.А. Жохов был человеком вполне образованным для своего времени. Он отлично вел канцелярские дела. Все его предложения учителям и рапорты приказу и наместникам, написаны очень складно, с достоинством, и испещрены искусно подобранными указаниями на статьи законов.
Не таковы были первые Тамбовские учителя. Первоначальный состав их был далеко неудовлетворителен. Все они были воспитанники духовных семинарий, которые в прежнее время вовсе не блистали полнотой и основательностью научного образования. При этом нельзя не обратить внимания и на то, что общественное и экономическое положение учителей нисколько не содействовало их саморазвитию. Вот что писали в 1791 году Козловские учителя директору Жохову: «Уже наступилъ другой месяцъ, какъ мы, не имея от магистрата квартиры, живемъ въ классахъ, чемъ весьма много притесня учиниковъ, препятствуемъ преподаванию учения. Да и сами, претерпевая великую тесноту и не имея средствъ порядочно расположить домашнее свое содержание, приходим отъ сего въ великое разорение».

По поводу этой жалобы Козловский городничий Сердюков со своей стороны написал в Тамбов следующее: «часто въ должные для учения часы я не заставалъ Козловскихъ учителей въ классахъ, а шатающихся по городу лености ради. Въ ночное время незнаемо какие люди къ нимъ ходятъ и я уже третью квартиру ищу имъ единственно по ихъ вздорному житию. Сии учителя препоручены въ смотрение купцу Тихону Баженову, но оный Баженовъ почти никогда въ школе не бываетъ, следственно должнаго надъ учителями надзирания нетъ».

Сердюков очевидно хотел прибрать Козловских учителей к своим рукам. Это тот самый не по разуму усердный градоначальник, который сделал донос на помещика села Казинок И.Г. Рахманинова, переводившего и печатавшего в своей сельской типографии сочинения Вольтера. Впоследствии, по предписанию из Петербурга, Казинская типография была разорена и все ее экземпляры были уничтожены, причем ревностнейшим деятелем был опять Сердюков. Суровый Козловский городничий поступал с учителями так, как будто облечен был над ними чрезвычайной властью. Это видно из следующей жалобы учителя Половневского: «городничий съ наступлением сумерекъ не велитъ выпускать меня со двора и каждую ночь полицейский солдатъ приходитъ осведомляться: дома ли я. А встретитъ меня городничий на улице — ругательски ругаетъ».

Такое положение Козловских учителей было тем тяжелее, что город Козлов, по выезде из губернии Державина, положительно отказался от содержания училища, а училищный попечитель купец Баженов, нисколько не стесняясь, говорил в обществе, что все училища вредны и оные полезно повсеместно закрыть. На этом основании он почти не являлся в классы, а когда являлся, то считал долгом своим словами и действиями обижать учителей и учеников. Однажды, 11-го мая 1789 года, в Козловское училище пожаловала даже жена Баженова и начала грубо бранить учителей. «Погодите вы,— кричала она оторопевшим педагогам,— вот муж приедет и не миновать вам тогда палочья». Учителя пожаловались на это и результатом их жалобы было строгое распоряжение наместнического правления о предании Баженова суду. Но все это дело кончилось объяснением подсудимого, что он кажинный почти день ходить в училище и обходится со всеми тихим манером.

Высокомерное отношение общества к учителям вызывалось между прочим самым их поведением, далеко не удовлетворительным. Это видно из следующего факта. Зимой 1792 года директор училищ Жохов поехал в Козлов для ревизии училища и результатом этой поездки было полное разочарование делом народного образования в Козлове даже со стороны такого искреннего заступника учителей, каким был почтенный А.А. Жохов. Вот что писал он по окончании ревизии в Тамбовский приказ: «Козловское народное училище уже вовсе не существуетъ, а причины, послужившия къ его несуществованию, суть весьма многообразны. Главнейшая же изъ нихъ — непорядочная и ни съ какими правилами несходствующая жизнь учителей оного, которые заводятъ ссоры между собой и съ некоторыми из жителей города».

Действительно, было от чего прийти в разочарование тогдашним народным образованием. Когда Жохов вошел в Козловское училище, там не оказалось никого, кроме училищного сторожа, хотя это было в учебные часы. Сдерживая свое негодование, директор училищ пошел к старшему учителю Половневскому на квартиру.

Но и на квартире его не было.

—Где старший учитель Половневский?— спросил Жохов.

—Давно уж уехал с женой в Липецк,— отвечали ему.

Тогда Жохов отправился в квартиру младшего учителя, которого тоже не оказалось дома. «Были у него на дому с утра 5 учеников,— поясняли директору,— но учитель отпустил их по домам, а сам пошел куда-то в город».

Естественно ожидать после этого, что Козловские учителя по крайней мере были отставлены от службы. Но вышло совсем другое. Старший учители Половневский, вернувшись из Липецка, спокойно поехал в Тамбов и представил в приказ 120 рублей, собранных по подписке на постройку Козловского училищного дома. Вследствие этого все его служебные погрешности были забыты и ему был выдан даже от губернского начальства похвальный аттестат за примерно ревностную службу. А другой Козловский учитель переведен был в Липецк на должность старшего учителя.



Дело народного просвещения между прочим тормозилось у нас крайним равнодушием к нему общества. Все Тамбовские училища на первых порах поддерживались искусственно, благодаря покровительству Г.Р. Державина. Чтобы угодить просвещенному правителю наместничества, полицейские чины, как мы сказали уже, старались поболее навербовать в школы мещанских и однодворческих детей, а дворяне и чиновники сами приводили в классы подростков своих, хотя втихомолку они и обижались тем обстоятельством, что их благородные сыновья вынуждены сидеть рядом с разночинцами и даже дворовыми.

Когда же Державин уехал навсегда из Тамбовского наместничества, то наше училищное дело ослабело сразу. А в половине 1790 года большинство Тамбовских народных училищ было и совсем закрыто. Так уничтожены были училища в Лебедяни, Шацке, Спасске и Темникове. Все это городские общества проделывали на основании следующих соображений, вышедших по-видимому из одной редакции и следовательно как бы по тайному уговору всех уездных магистратов: «Купецкихъ и мещанскихъ детей,— писали города правителю Тамбовского наместничества Звереву,— въ школахъ не состоит да и впредь къ изучению въ училища отдавать детей мы не намерены. Того ради содержать училища желания нашего не состоитъ и мы не видимъ для себя отъ оныхъ пользы». Даже губернский приказ, обязанный по самому смыслу своего учреждения защищать народную школу, и тот видимо сочувствовал ретроградным стремлениям уездных магистратов и с весьма непохвальной поспешностью предписывал учителям поскорее закрывать училища, причем циркулярно утешал их приглашением в Тамбов за получением похвальных аттестатов. Между тем тот же самый приказ с особенным интересом вел оживленную и старательную переписку с Москвой об игральных картах, которые с чрезвычайной скоростью и в огромном количестве расходились по Тамбовской губернии и существенно интересовали тогдашнее наше общество. Из Москвы на Тамбов шли целые подводы с толстыми тюками игральных карт…

Одна из таких подвод в 1792 году доставила в местный приказ 600 дюжин карт одного только высшего разбора и все это разом пошло на потребу тех отживших наших сограждан, которые с легким сердцем для потехи проигрывали десятки тысяч, деревни и души, а на святое дело отечественного просвещения жалели рубли… А в 1809 году Тамбовский приказ заплатил Московской карточной конторе за один месяц апрель 14,300 рублей. Все эти щедрые траты производились на том основании, что в Тамбове, как гласит одно журнальное постановление приказа, увеселений не было, кроме карточного клуба, основанного при губернаторе Звереве, и что в том же городе против прочих губернских городов живет наибольшее число играющих в карты дворян.

Имея самые скудные материальные средства, Тамбовские училища первоначально и в учебном отношении стояли слишком невысоко. Дело в них начиналось обыкновенно с изучения азов и складов, что совершалось при помощи букварей и стенных таблиц; затем преуспевшие ученики переходили к часословам и наконец уже выступали на сцену различные краткие учебники, наскоро и неумело составленные, по которым начиналась более или менее усиленная долбня, причем о самостоятельном преподавании уроков не думал и не смел думать ни один учитель.

О силе стремления к умственному развитию, конечно, можно судить по количеству и качеству поступающих в обращение между известными читателями книг. А в Тамбовских училищах в течение нескольких десятилетий книг вообще получалось очень мало. Так например в 1791 году для всего наместничества, для училищ, дворян и чиновников Тамбовский приказ выписал всех книг на сумму 250 рублей 65 копеек. Вот эти книги: всемирное землеописание (40 экземпляров), всемирная история (30 экземпляров), взъяснение евангелий (40 экземпляров), российский букварь и российская грамматика (по 40 экземпл.), краткое землеописание России с 19 раскрашенными картинами (20 экземпл.), сокращенный катехизис (95 экземпл.), гражданская архитектура (30 экземпл.), и руководство к чистописанию (80 экземпляров). Да и эти книги отчасти лежали без употребления. Так например, в Шацке, Елатьме, Липецке и Моршанске из присланных книг не купили ни одной. Уже в 1804 году Тамбовская училищная библиотека понемногу стала наполняться книгами для чтения. Вот книги, поступившие за этот год в училищное книгохранилище: Иоанна Масона — о познании себя; Характеры или свойство и дружество; Бытие разумное или нравственные мысли, почерпнутые из размышлений Юнга; Картина всемогущества, премудрости и благости божественной, созерцаемая в правде; Летопись империи от Карла Великого до нынешних времен; Наука быть учтивым; Жизнь и странные приключения умершего Карла Эдуарда; Дружеские советы молодому человеку; Городской житель во искушении: Жизнь отца моего — трудолюбивого поселянина; Поэма — Авелева смерть и 1-я часть истории Российского государства Стриттера.

В описываемое нами время преподавание в главном Тамбовском училище шло следующим образом. Никто Исаев, учитель российской грамматики, приходил в класс в длинном домашнем балахоне и обыкновенно спрашивал:

—Что у вас, ребятки, сегодня за урок?

—Пение, г. учитель,— отвечали ему хорошо знавшие его ученики.

—Ну, пойте же,— дозволял Исаев. И действительно во время урока российской грамматики начиналось шумное и разнообразное пение, потом более бойкие ученики выбегали на средину классной комнаты и пускались в пляс. Вся эта комедия иногда завершалась тем, что добродушного и крайне недалекого Исаева качали на руках. А которые учителя были способнее, те при малейшем удобном случае торопились променять свое педагогическое поприще на какое-нибудь другое. Вследствие этого известный Янковичь-де-Мариево выражал такие жалобы: «учителя домогаются разными образами отбыть отъ настоящаго своего звания и народныя училища приходятъ отъ сего въ упадокъ и запустение».

В 1791 году в Тамбовский приказ подал прошение об определении в учителя иностранных языков бывший Московский адъюнкт Геслинг, хорошо знавший Французский, Немецкий, Голландский, Норвежский и Испанский языки. Жалованья он желал получать по 400 рублей в год. Но это последнее желание наивному и вероятно малограмотному приказу показалось слишком неумеренной претензией и Геслингу было отказано от учительского места. Таким образом Тамбовское училище лишилось редкого случая иметь хоть одного опытного и образованного учителя.

Несмотря на совершенно неудовлетворительное состояние учебного дела в Тамбовских училищах, разные почетные посетители училищных открытых испытаний считали долгом своим приходить в восторг от ученических успехов в науках. Г.Р. Державин любил даже сам экзаменовать учеников и приглашал обыкновенно и других посетителей следовать его примеру, что бы не было никакого сомнения относительно правильности экзаменов; но те всегда благоразумно и совершенно основательно уклонялись от вопросов. Вскоре после основания нашего главного училища для его ревизии приехал в Тамбов известный Козодавлев, который впоследствии, прощаясь с Тамбовскими педагогами, в поощрение их выразился так: «Я не оставлю засвидетельствовать об училище с похвалою высшей команде».

Лет через 12 после ревизии Козодавлева в Тамбове была другая училищная ревизия сенаторов Трощинского и князя Щербатова, которые о Тамбовской школе (Павел I-й, как известно, запретил употреблять слово «училище», заменив его словом «школа») отзывались так: «главная школа въ Тамбове въ надлежащемъ порядке, учители съ достаточными по своей части способностями и ученики при учиненном экзамене достаточные въ наукахъ, имъ преподаваемыхъ, оказали успехи. Отличившихся въ наукахъ мы нашли 41 человекъ». Между тем в одном первом классе иные парни сидели по 7 лет. А один из них по фамилии Ряшинцев вышел из училища 33 лет. О некоторых открытых испытаниях в Тамбове составлялись иногда коротенькие хвалебные записки и отсылались в Москву для напечатания в Московских ведомостях. Вот что например написано было об открытом испытании 1792 года: «во время испытания удовольствие зрителей изображалось на их лицахъ, которое и не преминуло быть изъявлено по окончании испытания знаками, изъявляющими благодарность виновнице такого учреждения, а трудящиеся въ преподавании учения осыпаны были благосклонными приветствиями». С течением времени, до учреждения министерства народного просвещения, учебное дело в Тамбовской губернии становилось все хуже и хуже. Особенно невежественностью отличались у нас Темниковский и Спасский уезды, В последнем ежегодно выписывали только книг по 10-ти «положений о дворянстве…» В 1800 году, при директоре Куликове, в Тамбовском училище не было даже и экзаменов и это единственно потому, что в Тамбове на тот случай не оказалось губернатора Бахметева, отправившегося на ревизию губернии. Директорство Куликова представляется вообще самой печальной учебной эпохой в Тамбове со времени открытия училищ. «Въ течение несколькихъ летъ,— как писал сам Куликов приказу,— не было сделано никакого приращения въ училище ни въ книгахъ, ни въ кабинетныхъ вещахъ». Тем не менее, когда в феврале 1801 года в Тамбовской школе был публичный экзамен, то городские власти, по свидетельству приказа,— быв восхищены счастливыми успехами учеников в науках, благоволили изъявить признательность директору и учителям. А каковы были эти счастливые успехи, видно из следующего. Между учениками Тамбовского училища, окончившими курс в 1801 году, был никто Безчаснов. В его свидетельстве относительно поведения значилось: довольно не худо. Такая же отметка была у него и по Латинскому языку и однако Безчаснов вышел из школы с наградой: на публичном экзамене ему дана была книга с приличной надписью.



В конце царствования Александра I-го главные народные училища, в том числе и Тамбовское, переименованы были в губернские гимназии. Вместе с тем изменены и расширены были учебные программы, количество классов умножилось и состав преподавателей существенно улучшился. Тогда и в нашем захолустье наступила новая учебная эпоха. Среди гимназических преподавателей нередко бывали у нас люди ученые, талантливые, честные и вследствие этого нравственно всецело владевшие своими учениками. Многие Тамбовские граждане — бывшие местные гимназисты, обучавшиеся в 30 и 40 годах, и теперь еще живо помнят и детски восторгаются бывшим своим учителем истории Сумароковым. Почти такую же славную память оставил по себе в местной гимназии и недавно умерший Е.В. Крупков, глубоко симпатичная личность которого хорошо известна была всей Тамбовской губернии. При таких условиях местная гимназия ежегодно стала выпускать в разные высшие учебные заведения выдающихся своих учеников и многие из них впоследствии приобрели себе почетную всероссийскую известность, например, археолог А.Н. Попов, профессор Минаев, доктор Гааг и др.

В 1790 году в г. Тамбове появилось другое учебное заведение, вместе с главным народным училищем призванное к рассеянию народного невежества в Тамбовском крае. Это — духовная Семинария, переведенная из Нижнего Ломова и в названном году уже имевшая 500 воспитанников, благодаря энергическим распоряжениям незабвенного епископа Феофила и первого ректора нашей семинарии архимандрита Иоанникия. Но и духовная Семинария очень долго была в самом неудовлетворительном учебно-воспитательном состоянии. Относительно внешней обстановки она стояла значительно ниже Тамбовского главного народного училища. На 200 рублей Семинария должна была содержать своих начальников и преподавателей, должна была давать приют, пищу и одежду 30 казеннокоштным ученикам, должна была за всеми остальными расходами строить здания для своего помещения.

Когда епархиальное начальство стало заботиться о составе педагогической корпорации в Семинарии, то во всей Тамбовской епархии не оказалось налицо хоть сколько-нибудь образованного человека из духовного звания: все наши священники и монахи, по свидетельству Синодского указа об открытии Семинарии, были не книжные. Тогда епископ Феофил ректора вызвал из Владимирской епархии, а троих преподавателей — из Рязани. Так положено было начало Тамбовской Семинарии, представившей впоследствии значительный контингент видных деятелей для всевозможных поприщ и в этом отношении опередившей не одно главное Тамбовское училище. Из убогих камор Тамбовской Семинарии и в убогих одеждах, скромные и терпеливые, вышли на свет Божий многие деятели, ставшие впоследствии известными всей образованной России. Одни из них занимали епископские кафедры, например Филарет Черниговский, Нектарий Нижегородский, Вениамин Иркутский, Павел Олонецкий и Варсонофий Симбирский; другие прославились, как талантливые и опытные профессора и писатели, например известный Петербургский протоиерей Кочетов, профессор Н.Я. Аристов, доктор Матчерский, беллетрист Левитов и многие другие. Даже на административном поприще, наименее доступном людям без всякой протекции, Тамбовская Семинария имела своих видных представителей и один из них в качестве департаментского директора (Оржевский) в 40-х годах был огромной силой в министерстве внутренних дел. Но такая деятельность развилась в нашей семинарии потом, а сначала, несколько десятков лет, она бедствовала во всех отношениях…
Прежде всего трудно было собрать учеников в Семинарию. Церковники, т.е. дети духовных, не имели никакого желания учиться и консисторские приставы, по резолюции епископа Феофила, привозили их в Тамбов насильно. Здесь урослые юнцы сразу становились в оппозицию к заведению и, недолго думая, многие из них бежали домой, где их ласково встречали сердобольные отцы и матери. Некоторые из духовных родителей доходили до того, что коллективно подавали на архиерейское имя прошения об освобождении сыновей их от учения. Так в 1813 году поступили Моршанские причты. Но епископ Феофил и его преемник Иона, к счастью, в данном случае были неумолимы и донимали ретроградных родителей денежными штрафами. Тогда постепенно в среде нашего духовенства явилось обязательное учение всех детей и местное духовное просвещение в 20-х годах настоящего столетия наконец прочно установилось.

Первоначальный быт наших семинаристов отличался величайшим убожеством. И в класс, и в церковь, и на прогулку они выходили в неизменных костюмах: в нанковых и сермяжных халатах, подпоясанных простыми кушаками, а некоторые кроме того — в лаптях. Не красна также была жизнь начальников и преподавателей семинарских. Ректор получал годового жалованья 150 рублей, префект — 100, учитель риторики и пиитики — 80 рублей, учитель грамматики — 40 рублей, заправной учитель — 24 рубля и учитель нотного пения — 20 рублей. Самое здание Семинарии не огороженное долго одиноко стояло под лубочной кровлей, а вместо мебели в классах были древесные пни.

Лекций и объяснений в семинарских классах почти не бывало. Ученики упражнялись в заучивании разных учебников. Эти учебники были следующие: богословие — Карпинского, философия — Баумейстера, риторика — Бургия, пиитика — Аполлосова. По главным предметами в трех старших классах писали схоластические сочинения на русском и латинском языках. А как писали — это видно из следующего прошения, старательно составленного в 1792 году одним лучшим учеником Тамбовской Семинарии и поданного генерал-губернатору Гудовичу.

«Известно,— писал студент Добровский,— что ваше высокопревосходительство неисчетными всегда обременены бываете трудами и неусыпнымъ попечениемъ. Почему не надлежитъ и непристойно кому либо изъ низкаго состояния въ большее еще приводить духъ вашего высокопревосходительства смущение и безпокойство. Но какъ бедность и несчастие нигде себе не находятъ пристанища, кроме знаменитыхъ и титломъ высокаго достоинства почтенныхъ особъ, то я и дерзнулъ, какъ бы позабывъ о непозволительномъ подлому состоянию предприятии, прибегнуть подъ ваше защищение и благоснисходительство. Благоволите меня нижайшаго определить въ статскую или военную службу».

Многие ученики в Тамбовской Семинарии, как и в других, подолгу оставались в классах и достигали солидного возраста. Поэтому они совершенно оставляли науку, добровольно садились на задние парты, добивались иногда звания секуторов или архангелов и мирно дожидались исключки. В то время, когда в Семинарии не было уроков, все эти богатыри наводили ужас на питейные заведения и на местных мещан и однодворцев, с которыми любили сражаться во время кулачных боев. Легендарная память о семинарских героях отчасти сохранилась и теперь. Почти все они в свое время были исключены из Семинарии и семинарское начальство напутствовало их в житейское море примерно следующими аттестатами: «ученикъ такой-то. Уволенъ за малоуспешность и великовозрастие. Оный ученикъ до драки и пьянства скорый, въ лености весьма упрямый»…

В 1798 году, благодаря известному благоволению Императора Павла к духовному ведомству, последовало некоторое улучшение материального быта Тамбовской духовной Семинарии: к двум тысячам ее бюджета прибавлено полторы тысячи. А при Александре I-м сумма ежегодного семинарского расхода возвысилась до семи тысяч и жалованье всех служивших в Семинарии увеличилось более чем вдвое, так что, например, ректор стал получать 350 рублей в год. Улучшилось также и материальное положение самих семинаристов: за ними епископ Иона стал зачислять разные приходские места с правом получения части доходов.

Изменения коснулись между прочим и семинарской программы. В 1800 году учебный курс в Тамбовской Семинарии усложнился историей, географией, арифметикой и геометрией; потом в 1803 году стали преподавать еще медицину, анатомию, физиологию, терапию и историю медицины. Очевидно высшему правительству желательно было, чтобы приходские пастыри одновременно были врачами душ и телес… Разумеется, все новые семинарские науки преподавались кое-как и семинаристы выходили в свет без всяких положительных научных знаний. Но хуже всего для них было то, что они слишком слабо знакомы были с текстом священного писания и положительно уступали в этом отношении малограмотным раскольничьим и сектантским начетчикам. Были однако и в старых Семинариях некоторые хорошие стороны. Лучшие ученики-семинаристы приобретали основательное знание латыни и довольно значительную силу теоретической мысли. Это была почва, на которой впоследствии удобно могли развиваться молодые люди для самостоятельных работ по всем научным специальностям… *

* Примечание. Мы говорили о Тамбовской Семинарии до ее реформы в 1818 году.



Образовательные средства г. Тамбова еще немного усилились в 1802 году. Местные дворяне, в память подтверждения Императором Александром I-м дворянской жалованной грамоты, постановили основать в г. Тамбове дворянский училищный корпус, преимущественно для детей бедных дворян, из которых лучшие ученики могли без экзамена поступать в кадетские корпуса и университеты. Дворянский комитет, которому поручено было основание нового училища, решил учредить для обучения учеников языкам 3 класса: российский, французский и немецкий и прочим наукам 3 же класса: рисовальный с гражданской архитектурой, географический обще с историей, математический обще с физикой. Кроме того в учебную программу дворянского училища входил закон Божий.

Порешив вопрос об учебной программе, дворянский комитет, перешел к вопросу о вознаграждении педагогического состава. Учитель российского языка должен был получать в год 200 рублей, если, как оговаривались на этот раз экономные представители дворянства,— нельзя приискать учителя за меньшую цену. Учителю немецкого языка назначили 400 рублей, столько же учителю истории, а французскому учителю и учителю математики по 500 рублей.

Затем комитет занялся самым трудным в то время делом, именно приискиванием учителей посредством начальников разных учебных заведений в Москве и Петербурге. Особенное содействие комитету в этом случае оказал инспектор всей артиллерии А.И. Корсаков, который деятельно разыскивал учителей математики по всем артиллерийским ротам и командам. Поиски его очень скоро увенчались успехом. Учитель математики нашелся в 5-й артиллерийской роте. Это был поручик Федоренко.

Поручик Федоренко, переведенный в Тамбовское дворянское училище в чине штабс-капитана пользовался в своей роте репутацией весьма серьезного и храброго офицера. Он участвовал в Суворовском штурме Праги и в знаменитом Итальянском походе, причем был тяжело ранен. Это-то обстоятельство и заставило его искать более мирного житейского поприща, Об остальных членах первоначальной педагогической корпорации дворянского училищного корпуса сохранились еще более скудные сведения. Училищным инспектором был назначен капитан Веденяпин. Он же временно, до прибытия в Тамбов прапорщика де-ля-Круа, преподавал французский язык. Помощником инспектора был учитель истории поручик Ишутин. Учителем русского языка был определен коллежский протоколист Пальмов, а немецкого — лифляндский дворянин фон Фрейвальд. Кроме того в педагогическом составе училища находились следующие лица: законоучитель священник Яков Богданов, доктор Гирш и танцмейстер прапорщик Иванов.

Ученики Тамбовского училищного корпуса были разделены на 3 группы. Самые бедные учились бесплатно, приходящие ученики за право учения платили в год по 50 рублей, а пансионеры платили за все по 150 рублей. Самых бедных учеников доставлено было в училище из каждого уезда губернии по одному отроку.

Училищный корпус был открыт 22 июня 1802 года и просуществовал около 30 лет.

К сожалению мы должны сказать, что Тамбовский корпус сначала и до конца своего существования весьма слабо содействовал развитию просвещения в Тамбовском крае. Учеников в этом корпусе всегда было мало, так что первый выпуск его состоял только из 10 человек, и притом образование получалось в нем крайне неудовлетворительное, как вследствие общих бытовых условий описываемого времени, так в особенности — вследствие привилегированности заведения.

Порядочных танцоров из нашего корпуса выходило немало, но толковых и знающих науку — почти не было. Об учебной неудовлетворительности наших корпусных воспитанников можно судить по следующему письму Кирсановского дворянина Платцова к местному предводителю: «25 июня 1813 года,— писал Платцов,— изъ дворянскаго корпуса явился ко мне мой пансионеръ Епихинъ, въ подобие тощихъ класовъ или телокъ, виденных Фараономъ въ сновидении, при томъ и во гноище, представляя подобие Иова многострадальнаго, и не приобревшаго ничего въ наукахъ, но даже забывшаго все то, чему онъ наученъ былъ дома». Неудовлетворительность корпусного воспитания и обучения зависела между прочим от недостатка материальных средств. Многие местные дворяне при открытии училища сгоряча подмахнули значительные подписные суммы, например генерал Н.П. Архаров 2 тысячи. А платили только немногие и понемногу, так что фиктивная подписная сумма значительно превышала действительные средства Тамбовского училищного корпуса. От этого служившие в корпусе неаккуратно получали жалованье, учеников содержали крайне дурно и училищное здание было в полном расстройстве.
Вот все образовательные средства, которыми владел Тамбовский край во второй половине XVIII и в начале XIX столетия. Правда, в 1820 году у нас появилось было 2 домашние учительницы: Филиппо и Белокопытова. Но Казанский университет, ревнуя о народном просвещении и действуя в духе известного Магницкого, решился изгнать их из Тамбова. Филиппо действительно была изгнана, а Белокопытова сумела удержаться на месте. Как бывшая воспитанница Московского Екатерининского института, она весьма храбро защищала свои права перед начальством. Вот что писала она Тамбовской полиции: «чтобы не вздумали воспретить мне воспитание детей, единственный способъ моего пропитания, съ нынешней почтой препровождаю просьбу къ вдовствующей Императрице по праву всякой воспитанницы института и позволение Императрицы относиться къ ней во всякой личной обиде». Неудивительно после этого, если огромное большинство Тамбовских деятелей описываемого времени, дворян и чиновников, оказывалось слишком неудовлетворительным в умственном и нравственном отношениях.*

Вот несколько примеров.

В 1818 году стряпчий Фролов писал другому стряпчему Жданову такое письмо: «алтынникъ и пакостникъ! покорно прошу донести начальству о притесненияхъ, претерпеваемыхъ канцеляристомъ Туминымъ. За симъ съ особеннымъ почтениемъ къ вамъ пребуду».
Года за три перед тем Спасский землемер Вальцов отличался в другом роде. Ему поручено было межевать землю в Спасском уезде, а он отказался от этого на том основании, что в науке не обучен и с землемерными инструментами не знаком.

* Примечание. В 1791 году в одном Кирсановском уезде неграмотных молодых дворян было 30 человек. Поэтому Кирсановский предводитель Тишенинов задумал было основать детское училище. Мысль его отвергли.



Некоторые чиновники любили отличаться дикоухарскими подвигами и буйством. Так, коллежские регистраторы Григорьев и Жильцов сговорились ехать в село Сасово к вольнопрактикующему врачу Кюнеру. Приехали они к нему ночью, в великую пятницу, и именем генерал-губернатора потребовали документы на звание врача и на право лечения в селе Сасове. Документов этих на тот случай у Кюнера не оказалось и он вынужден был заплатить счастливым коллежским регистраторам 120 рублей. Получив эти деньги, мнимые генерал-губернаторские чиновники не торопились уехать восвояси и до свету прогуляли на счет злополучного Кюнера.

Крайне ограниченные в умственном отношении прежние дельцы наши были однако весьма изобретательны в деле всяких благоприобретений. В 1823 году генерал-губернатор Балашов приказал во всех селах Тамбовской губернии поставить столбы с обозначением на них названий этих сел и числа дворов и душ. Кажется, из этого правительственного распоряжения трудно было чиновникам извлечь для себя какую-нибудь пользу. Между тем Липецкий исправник Ханыков и тут нашелся. Он поручил ставить столбы по селам Липецкому мещанину Кутышкину с обязательной платой со стороны каждого села за столб по 25 рублей и более половины этого сбора брал себе. В том же году губернский секретарь Сергеев взялся написать молоканам прошение на высочайшее имя и в этом прошении разбранил православных так, как не удалось бы самому закоренелому сектанту.

Перебирая разные архивные связки за описываемое нами время, мы встречали массы прошений разных молодых людей, стремившихся к канцелярской карьере. Некоторые выдержки из этих прошений покажут нам тот материал, из которого слагалось отжившее наше чиновничество. Недоросль Филатов например пишет: «обучась дома российской грамате читать и писать, ныне имею я ревностное желание вступить въ статскую Вашего Императорскаго Величества службу». Исключенный ученик Семинарии Никольский пишет уже несколько откровеннее: «по слабости моего здоровья и некоторыхъ понятий исключенный из духовнаго училища, но теперь поправившись въ здоровье, имею желание продолжать статскую службу въ канцелярии губернскаго правления». Другой исключенный семинарист Беляев пишет: «получивъ навсегда увольнение отъ наукъ, преподаваемыхъ въ Семинарии, я не нахожу себя более способным ни къ чему иному, кроме статской службы». Некто недоросль Львов, желая определиться в Кирсановский земский суд, писал прошение в том же откровенном тоне: «российской грамматике читать и писать отчасти умею, но дальнейшихъ наукъ не въ состоянии проходить и достигши въ совершенные лета уже не могу иметь объ нихъ понятия, и потому возымелъ ревностное желание служить».

Некоторые искатели канцелярских должностей сразу желали зарекомендовать себя пред начальством и потому в прошениях пускались в красноречие. Вот например как написал прошение в губернское правление отставной архиерейский певчий Анаевский: «обучался я въ хоре преосвященнаго Феофила гражданскому и церковному пению и для правописания российской граматике. Потом по усовершенствовании певческими дисциплинами и по спадении гармоническаго голоса я желаю поступить въ губернское правление подъ премудрую десницу начальства».

А вот свидетельство одного исключенного из духовного училища за урослостию и малоразумием ученика Кочетова, сделавшегося впоследствии довольно видным дельцом Спасской земской полиции: «ученикъ Кочетовъ чистописанию обучался довольно плохо; российской граматике и арифметике худо; пространному катехизису и славянской граматике слабо; началамъ Латинскаго и Греческаго языковъ худо. Способности Кочетовъ имеетъ слабыя и вел себя порядочно».

Подобные прошения и свидетельства попадаются, как мы сказали уже выше, в наших архивных документах сплошь и рядом. Между тем толковые прошения людей с известным законченным образованием встречались крайне редко и их процентное отношение к массе прошений малограмотных людей ничтожно.

В конце XVIII и в начале XIX столетия едва ли выше Тамбовских чиновников стояли по образованию дворяне и духовенство. О низкой степени развития всех сословий Тамбовской губернии, выразившейся между прочим в отсутствии сознания общественных и политических интересов, можно судить по следующему факту. Когда в сентябре 1822 года губернатор Крюков предложил Спасскому исправнику Кугушеву собрать в уезде деньги в пользу разоренных греков, то со всего уезда собрано было только 8 рублей… Дворянство наше нередко отличалось по крайней мере внешним образованием и некоторым знанием иностранных языков, хотя все это нисколько не мешало практиковать большинству дворянства кулачное право. А иногда среди дворянства описываемого времени попадались даже люди положительно образованные, на пример бригадир Рахманинов, основавший в селе Казинке типографию и печатавший там свои переводы и сочинения, Кирсановский помещик, друг Пушкина и поэт — Баратынский и др. Что же касается духовенства, то, за немногими исключениями, оно едва выделялось по своим понятиям и обстановке из крестьянского быта. Можно сказать положительно, что в Тамбовском крае в половине XVIII и начале XIX столетия между приходскими духовными лицами не было никого, кто интересовался бы наукой и литературой. Когда в 1786 году открывали в Тамбове главное народное училище, то Г.Р. Державин предложил Тамбовскому епископу Феодосию сочинить какое-нибудь приличное случаю слово. Феодосий за болезнью отказался от сочинительства. Тогда стали искать по всей епархии какое-нибудь мало-мальски образованное духовное лицо и не нашли никого. Неудивительно поэтому, если духовенство часто поражало прихожан поступками и выходками самого бесцеремонного свойства и если, к сожалению, еще и доселе в устных рассказах простого народа священнослужители весьма часто фигурируют в самых непривлекательных, а иногда и совершенно нецензурных образах…

Разные скандальные церковно-приходские случаи подали повод Императору Александру I-му воспретить прихожанам без меры угощать причты. В один из последних годов своего царствования Александр I-й чрез Аракчеева дал знать министру внутренних дел Ланскому следующее: «до Государя Императора,— писал Аракчеев,— доходятъ сведения о том, что при угощении светскими людьми духовныхъ лицъ некоторые изъ сихъ последнихъ, бывъ напоены до пьяна несколько разъ, отъ таковыхъ угощений умирали». Далее предписывалось подробно доносить Императору о всех тех светских лицах, которые неумеренно позволяли себе угощать духовных…



Местному общественному развитию в царствование Александра I-го не помогли ни библейское общество, Тамбовское отделение которого под председательством епископа Ионы занималось только сбором членских взносов и слабой продажей разных мистических книг; — ни сами иезуиты, которым почему-то, несмотря на их старания, не пришлось основать у нас ни одного училища. Таким образом царствование Александра Благословенного, так много обещавшее сначала, в конце концов не оставило по себе в Тамбовской губернии заметных благотворных следов. При Николае I-м у нас тоже не было сильного образовательного движения. Правда, в нашей губернии открыто было несколько десятков начальных школ министерства государственных имуществ, дворянский училищный корпус преобразован был в кадетский (младшие классы), основан был институт благородных девиц и наконец учреждено было в г. Тамбове канцелярское училище, а при губернской гимназии устроен был пансион. Но всего этого было слишком мало для нашего обширного и многолюдного края и уже при Императоре Александре II-м правительство, при содействии местных обществ, серьезно отнеслось к местным потребностям образования. Тогда у нас возникли следующие учебные заведения: Елатомская классическая гимназия, Тамбовское и Моршанское реальные училища, Лебедянская и Борисоглебская прогимназии, Екатерининский учительский институт, Тамбовская женская гимназия, Липецкая и Козловская женские прогимназии, Козловское железнодорожное училище, Спасское городское училище, Тамбовское ремесленное училище и множество земских начальных школ. Стремление к просвещению среди местного народонаселения стало так сильно, что существующих училищ для него уже не хватает и всеми нашими сословиями живо сознается настоятельная необходимость открытия новых и новых училищ… К сожалению, по официальным сведениям, у нас и теперь всех учащихся в губернии только около 40,000 обоего пола. Во всяком случае местное народное просвещение ждет еще массы охочих до него людей и опытных деятелей, потому что наибольший процент Тамбовского народонаселения совершенно пока неграмотен и слишком неохотно и медленно расстается с своим суеверием и легковерием. Недалеко еще то время, когда обыватели нашего края, чуждые промышленной предприимчивости и плотно приросшие к своей кормилице-земле, по всей России не без оснований слыли чуть ли не за самых наивных и умственно беспомощных людей. Следующие факты послужат к подтверждению нашей мысли.

В 1797 году в г. Борисоглебске крестьянин Василий Орлов успешно распространял слух о том, что царь Петр III-й еще жив и скрывается в Донской области. «Был я,— говорил он,— на Дону и раз увидел в степи, около озера, маленькую хату. В хате одиноко проживал какой-то старик. Одет он был в серый казацкий кафтан, на ногах у него были лапти, а на шее на шелковом гайтане висел серебряный крест. Зашел я к старику и он принял меня радушно: видно рад был перемолвиться с живым человеком. Прощаясь со мной, неизвестный человек объявил мне за великую тайну, что он — великий государь Петр Феодорович и что ему нужно видеться с государыней Екатериной Алексеевной и с великим князем Павлом Петровичем. А царствовать,— добавил старик,— я уже не желаю, проживу и так около сына. При этом он дал мне кусок серой шерстяной материи. Это, говорит, персидской земли знамя и если ты будешь иметь его при себе 5 лет, то 50 лет будешь владеть Донским и Яицким войском».

В следующем 1798 году местное легковерие выразилось так. В деревне Абакумовке Тамбовского уезда открылась странная болезнь, которой страдал один только женский пол, крича разными дикими, подобно зверю и птице голосами. Весь уезд пришел в крайнее смущение, все судили и рядили о том, как избыть великой беды, между тем вскоре открылось, что никакой женской болезни в Абакумовке не было и что женщины производили тот крик притворством убегая работы.

Вскоре после того среди Тамбовских молокан прошел такой слух, будто молоканские старики ходили в Питер к самому царю жаловаться на начальство и будто царь велел отдать под суд архиерея и губернатора. Ободренные этим слухом, молокане открыто стали совершать процессии с своим унылым и своеобразным пением, причем впереди несли они священные книги. «Сам царь,— хвалились молокане,— признал нашу правую веру… Все мы на земле теперь равны, один Бог начальник нашего библейского общества, писали они епископу Ионе (Его Высокопреосвяществу Тамбовской губернии вашему преосвященству и кавалеру*.

Между тем по своему работали и раскольники. В 1802 году в Саровскую пустынь прислан был на смирение старообрядец Егор Афанасьев. Это был один из фанатиков — самосожигателей. Вот что писал о нем и о его единомышленниках Новгородскому Митрополиту Амвросию министр Кочубей: «села Попенъ крестьяне, бывъ увлечены ложными внушениями и уверясь въ приближении времени страшнаго суда, вознамерились съ женами и детьми въ числе 54 человекъ сжечься въ одной каменной пещере, куда они действительно и скрылись и уже огонь подложили. Между темъ одна женщина — раскольница — испугалась огненной смерти, тайкомъ выбежала изъ пещеры и дала знать о самосожигателяхъ соседямъ. Те немедленно прибежали къ фанатикамъ и начали вытаскивать ихъ изъ пещеры, а огонь тушить…» В это-то время, по словам Кочубея, крестьянин Егор Афанасьев вырвал у своей жены малолетнего сына и убил его об стену, чтобы таким образом хоть один правоверный погиб мученической смертью, святой гарию.

От раскольников легкомысленными и наивными странностями не отставали и скопцы, дело о которых, по доносу бывшего скопца Будылина, разбиралось в Тамбовских судебных местах в 1829 году. Отставши от христианства, скопцы начали приобщаться баранками, сухарями, и молиться перед волосами, рублями и разными записочками, присланными с Будылиным из Суздали от самого батюшки-нскупителя. В селе Левых Ламках у скопцов был тайник, в котором они совершали радения и в то же время делали фальшивую монету… Об одном скопческом соборе в Левых Ламках Будылин доносил властям так: «меня привели в собор скопцов, увещевали твердо держаться веры и никому не открываться: ни отцу с матерью, ни начальникам, ни духовному причту, ни даже самому царю. После этого учитель собора стал скороговоркой читать самодельную молитву:

«Дай нам, Господи, к нам Иисуса Христа,
Дай нам, сын Божий, свет, помилуй нас!
Сударь Дух святой, свет, помилуй нас!
Ох ты матушка, свет помощница,
Пресвятая свет Богородица,
Сохрани свет, помилуй нас
На сырой земле, свет на матушке,
На сударыне на кормилице святой».

Помолившись, все скопцы стали на колена, а учитель вышел на средину комнаты и громко заговорил: «ого, ого! Благослови батюшка-сударь, милосердый глава, из рая недостойнаго раба на твоем кругу святом пойтить и всем праведным рабам про твои дела возвестить, как ты страдал в Туле и Суздале, граде и подаешь всем отрады…»

Затем началось радение (кружение) под следующую песню:

«Как во Питере славном городе,
На родной было на сторонушке,
У родимаго свет батюшки,
У Спасителя-искупителя,
У Жива Бога, у помощника,
У Жива источника —
Стояла церковь благословенная».

Переменив мотив пения, скопцы продолжали:

«Уж и сел наш свет, сударь батюшка,
Под единое под окошечко,
Он повел сударь жалкий голосок,
Чтоб не стал мой корабль на песок».

Во время радения все мужчины были в радельных рубахах и штанах, а женщины, кроме обыкновенного костюма, в колпаках, подвязанных платками; они быстро кружились, помахивали платками и кланялись друг другу. Набегавшись до устали, скопцы попадали, а отдохнувши стали причащаться. Этим кончился собор, продолжавшийся более 5 часов.

Из всех лиц, принадлежавших к скопческому обществу, Будылин с особенным вниманием останавливается на какой-то Елене Павловой, которая, смотря по обстоятельствам, выдавала себя то за богородицу, то за супругу великого князя Константина Павловича. По мнению доносителя, Елена Павлова была Лебедянская мещанка.

Во время одного из скопческих собраний Будылин видел операцию большого оскопления, совершенную Тамбовским мещанином Бабаниным. У вновь поступившего в секту вырезали сперва ключи ада, а потом отрезали ключи бездны. Подобная же радикальная порча организма совершалась и над женщинами, лишившимися половых и детопитательных органов. Подобных примеров самого наивного местного невежества, зависевшего главным образом от некнижности народонаселения, мы могли бы привести множество. Но, кажется, и представленных фактов для нашей цели довольно. Эта-то роковая Тамбовская наивность и была нередко причиной серьезных наших общественных бедствий, к числу которых относится между прочим так называемое Кандевское крестьянское движение.

Кандевское дело совершилось в эпоху крестьянского освобождения и главной ареной его был Керенский уезд соседней Пензенской губернии, но так как к Керенским бунтовщикам присоединились и некоторые наши крестьяне, преимущественно Моршанского уезда, то мы считаем себя вправе сказать в следующей главе несколько слов об этом печальном событии.

* Многие сектанты, избегая преследований, действительно записывались в члены Библейского общества.

http://otambove.ru