Очерки из истории: Пребывание Персидского посольства в Тамбове в 1741 году
24-01-2014, 02:35
Автор: admin
Из давних лет, как только завязались дипломатические и торговые сношения Москвы с востоком, край наш сделался перепутьем для разных восточных посольств к Московскому двору. Об этом нередко упоминается в «памятниках дипломатических сношений древней России». Из Москвы на восток было три пути: один в Коломну, Ряжск, Козлов, Тамбов, Царицын и Астрахань; другой на ту же Астрахань через Темников и Пензу; третий путь был водный и шел на Нижний, Казань и далее. В старину путешествия по известным путевым условиям совершались чрезвычайно медленно и остановки на станциях были продолжительные, поэтому и у нас в Тамбове подолгу живали послы Персидские, Бухарские, Юргенские, Грузинские и Кизильбашские. Здесь они раскладывали свои товары на диво нашим небогатым предкам, так как в былые времена дипломатические операции обыкновенно поручались торговым людям, и потихоньку собирали сведения о нашей юго-восточной украйне. Первое известное нам Персидское посольство, проезжавшее через Тамбовский край, было от Аббал-шаха в 1625 году. С этого времени и до 1692 года в наших местах перебывало 11 Персидских посольств.
Персидский посол Магомета Хуссейн-хан, родственник Надир-шаха, ехал в Россию в сопровождении посольского товарища Етимат-хана и многочисленной свиты. Цель посольства заключалась в объявлении о Персидских победах над Бухарцами и Индийцами и в выражении разных претензий относительно России. В шахской инструкции Хуссейн-хану претензии эти высказаны в следующем порядке: 1) шах желал с Россией свойство учинить, токмо в том ему отказано (т.е. в руке цесаревны Елизаветы Петровны); 2) по просьбе шаховой персидских пленных и также Грузинцев и Армян не возвратили; 3) Ногайцы в Персидскую сторону не уступлены; 4) корабельные мастера для делания в Персии судов не даны; 5) капельмейстеры для обучения музыке не присланы, 6) мастера, которые стенные шерстяные обои ткут, не даны, и 7) Персидским купцам беспошлинно торговать не велят.
Как представитель могущественного монарха, похвалявшегося покорить весь мир, Хуссейн-хан ехал в Петербург с богатейшими подарками и с 14 слонами. Посла окружала нарядно одетая свита из 128 человек.
9 декабря 1739 года Персидское посольство прибыло в Кизляр, но дальше не было пропущено Астраханским губернатором, князем Сергеем Голицыным, так как на этот предмет не было еще из Петербурга никаких приказаний. В ожидании дальнейшего путешествия Персияне требовали себе и слонам корму и конвой в 3000 человек для бережения от горских народов. Вследствие этого в Персидский лагерь выслан был конвойный отряд в 1000 человек под начальством полковника Фролова-Багреева и транспорт съестных припасов и водок во многом числе. В Кизляре Персияне простояли до августа следующего года.
Наконец разрешение на путешествие посольства в Петербург было получено. 11 сентября 1740 года Хуссейн-хан торжественно вступил в Астрахань, встреченный губернатором и войсками с надлежащей церемонией, отданием чести и пушечной пальбой. Здесь к послу явились новые приставы Тефкелев и Эгбрехт. Хуссейн-хан принял их с крайней надменностью и через переводчика приказал им как можно тщательнее заботиться о почтовых лошадях и съестных припасах.
В донесении Остерману Тефкелев так описывал Персидского посла: «из себя Хуссейнъ-ханъ простъ и рассуждения не дальняго, токмо весьма величава себя имеетъ и людей своихъ въ страхе содержитъ и одному человеку за продерзость его ухо отрезалъ и всехъ безщадно бьетъ».
18 сентября Персидские послы выступили из Астрахани на Царицын. Ехали они и их свита на 170 подводах. Лошади при этом доставались издалека, потому что от Астрахани до Царицына в описываемое время была токмо степь и нигде жилья не имелось.
В Донских степях к послам прибыло их свиты еще 120 человек. Поэтому вновь назначенный к Персиянам главный пристав генерал-майор С.Ф. Апраксин приказал рассадить посольство и разложить Персидский багаж на 800 подводах. С дороги Хуссейн-хан писал Остерману следующее известительное письмо: «высокостепенный и высокоповеренный и высочайшей честию превосходящий, первенственнейший министръ и верховный визирь, счастье коего въ цветущемъ состоянии да пребудетъ навсегда! Желаю вамъ от Господа всякаго благополучия и счастливаго въ высокомъ градусе пребывания. По объявлении дружескихъ комплиментовъ вашему степенству известно да будетъ, что я — великаго Надира, шах-инъ-шаха, доверенный посолъ Хуссейнъ-ханъ».
7 Марта 1741 года Хуссейн-хан остановился близ Тамбова, в Кузьминой Гати. Здесь явился к нему студент иностранной коллегии Чиколевский, состоявший при Апраксине, и от имени Тамбовских властей поздравил с приездом. На следующий день был торжественный въезд посла в Тамбов. Около села Бокина выстроился Сибирский драгунский полк с оркестром музыки и штандартами. Тут же были и все местные власти. В 4 часа пополудни Хуссейн-хан, до того времени отдыхавший в одной Бокинской избе, прикрепил к шапке шахово перо, сел на коня и начал церемониальное шествие до самого Тамбова по так называемой большой Астраханской дороге. Проезжая мимо Сибирского полка, Хуссейн остановился против него на несколько минут, но не приветствовал солдат, опасаясь унизить свое посольское величие. В 3-х верстах от Тамбова посол встречен был своим товарищем Етиматом, прибывшим в Тамбов еще 13 Января. За посольским товарищем в одну линию поставлены были слоны, числом 10. В момент вступления посольства в городскую крепость произведен был ему салют из 25 пушек. У квартиры Хуссейн-хана на улице стоял почетный караул из 500 человек Ростовского пехотного полка. Во дворе же стояла того же полка рота со знаменем и музыкой. Ни на кого не глядя и не слушая музыки, Хуссейн быстро вошел в свои комнаты и немедленно занялся обедом. Усталый и проголодавшийся посол ел молча. Вследствие этого и вся свита его не смела сказать слова. Даже пристав Тефкелев, присутствовавший на обеде, вынужден был просидить более часу, опасаясь пошевельнуться и тем потревожить его степенство… После обеда к послу явился на поклон Тамбовский воевода Золотилов, но не был допущен к самому Хуссейну. Свитские чиновники приняли Золотилова в караульной, несколько минут посмотрели на него и затем разошлись. Этим и закончился неудачный воеводский визит…
За неимением в городе квартир, большинство чинов Персидского посольства расквартировано было в селе Боршевке и в подгородном лагере. Послы прожили в Тамбове до первых чисел июня и все это время по своей надменности и жадности были истинным бременем для местного народонаселения. Сам генерал Апраксин, впоследствии известный герой семилетней войны, жаловался на Хуссейн-хана в следующих выражениях: «по обыкновенной своей гордости Персидский посолъ поступаетъ со мной и со всеми съ немалой спесью.» Вообще, Персияне жили в Тамбове очень беспокойно. Они ссорились и дрались с жителями ежедневно. Их за это брали под караул и отсылали к послу, а посол их не наказывал. Близ главной посольской квартиры часто играла персидская музыка. Персияне чуть не еженедельно праздновали победы своего шаха и при этом громко похвалялись: «удивляемся,— говорили они,— храбрым военным действиям и несказанному искусству нашего шах-ин-шаха. И тот шах скоро воевать имеет и пойдет на горцев, Крым и Астрахань, а по прошествии того термина намерен для поклонения в Мекку сходить.»
Чисто азиатская надменность Персидского посла особенно ярко выражалась в его необузданных отношениях к приставам. Так, Хуссейн-хан позвал к себе однажды подполковника Эгбрехта и начал кричать на него: для чего де почтовые лошади были у тебя слабы и худы. Смущенный Эгбрехт молчал.
—Пук палочья подать сюда,— приказал Хуссейн.
Слуги принесли палки и ждали только начальнического мановения, чтобы приступить к дикой расправе.
Тогда Эгбрехт отошел к стене и чрез толмача начал объяснять послу, что в России офицеров не бьют и что во всяком случае он будет защищаться и потом жаловаться. Хуссейн смиловался и выслал слуг.
Но не все так счастливо отделывались от свирепого Персидского дипломата. Разным казацким сотникам и старшинам, конвойным капралам и солдатам, и всякому встречному люду постоянно доставалось: их немилостиво и часто били топорными обухами и палками. Между прочим смертельно биты были персиянами казацкие полковники Серебряков и Наследушев. Слухи о неистовствах Хуссейн-хана дошли наконец до Петербурга и оттуда велено было пристойным образом унимать посла.
Пребывание Персидского посольства в наших пределах ознаменовано также беспрерывным клянченьем, с каким высокомерный Тегеранский вельможа постоянно относился к Тамбовским властям по поводу денег и съестных припасов. Персиянам все было мало, для них опустошили городские лавки, для них же посылали гонцов в Астрахань и Москву за рисом, шафраном, сахаром и винами. А они обижались: корму де мало. Дипломатическую деятельность свою в Тамбове Хуссейн-хан начал именно с того, что стал просить прислать ему побольше денег, в которых он имел будто бы крайнюю нужду.
Съестные припасы выходили на Персиян в ужасающем количестве. Одного рису съедали они в месяц по 1260 пудов. Баранов пригоняли к ним ежемесячно по 1113 штук. В то же время сахару издерживали по 66 пудов. Всякие другие харчи расходовались в подобном же количестве. За все платили квитанциями…
Несмотря на известные предписания корана, Персияне вели у нас слишком невоздержную жизнь и первые чины их посольства напивались допьяна чуть не ежедневно, истребляя Гданской водки в один присест по 1 1/2 штофа на человека. Самого Хуссейн-хана, случалось, относили в опочивальню на руках. От невоздержной жизни Персидский посол 31 марта наконец заболел. В его квартире поднялась суматоха. Послали за приставами и воеводой и потребовали у них врача и лекарств, но врача в Тамбове и на сотни верст кругом не оказалось. Только при местных войсках нашли фельдшера Аврамова, который однако лечить посла отказался, потому что, по его словам, внутренних болезней он не знал и благополучно исцелял одни лишь нарывы…
Принуждены были послать гонца в Москву за фундаментальным лекарем, в ожидании которого больной пробавлялся своим домашним лекарством, составленным из алмазного и яхонтового порошка… Посол выздоровел, но стал еще капризнее и постоянно придирался к Тамбовским властям и к приставам и грозил им арестом: «вот я пришлю по вас,— говорил он,— 5 человек и велю притащить к себе за ноги и что у вас есть снять».
10 мая Персияне раскинули обширный лагерь к западу от Тамбова и все туда перебрались. В поле от нечего делать забавлялись они русскими и персидскими военными экзерцициями и по-прежнему сильно пили и чванились. Нередко Хуссейн-хан обижался даже на то, что генерал Апраксин слишком близко подсаживался к нему. Поэтому он взял свои меры предосторожности для ограждения посольской чести. В его палатке для него устроен был высокий рундук, куда Апраксин конечно уже не решался лазить…
2 июня Персидское посольство на 700 подводах выехало из Тамбова. День был чрезвычайно дождливый и холодный, однако главные чины посольства для церемонии ехали верхом. Персияне останавливались в Лысых горах и Козлове. В этом городе их встретил Рязанский драгунский полк, в то же время артиллерийская крепостная команда производила учащенную пушечную пальбу.
Ровно через месяц Персияне торжественно вступали в Москву. У Данилова монастыря они встречены были войсками, канцелярскими служителями, конным Московским купечеством и многолюдным хором трубачей. Шествие началось в таком порядке:
Впереди процессии шла команда гренадер.
Ехало купечество.
Приказные служители.
Парадные кареты.
Рота гвардий Семеновского полка.
Конюшня генерала Апраксина.
Слоны.
Посольская музыка.
Посольская конюшня.
Посольские приставы.
Действительный статский советник князь Голицын, состоявший при после.
Сам посол Хуссейн-хан.
Персидское знамя с ассистентами и
Персидский военный отряд.
Всех Персиян вступало в Москву 2128 человек и лишь только посол прибыл в свою квартиру, к нему немедленно явился с визитом Московский главнокомандующий. Этот визит немедленно же был отплачен. Второй визит Хуссейн-хану сделан был генерал-аншефом Волковым. Так как он был особой знатной и великого характера, то во время аудиенции сидел с Персидским послом на равной линии, только немного поодаль посла. Главный разговор у всех этих сановников шёл про еду: рис, баранов, шафран, кардамон, сахар, масло, говядину и кофе. Хуссейн-хан уговаривал Московских сановников, чтобы они питали его со свитой побольше и получше и чтобы приготовили ему Петербургскую квартиру поближе ко двору и министрам.
Довольный Московским гостеприимством, Хуссейн-хан написал об этом Надир-шаху. Грамота его начиналась так.
«Бесконечной милостию царя царей возвышенный высокостепенный посол Эмир Хуссейн-хан — приношу себя в жертву подножию благословенных ног твоих. Ты, царь царей, благополучием своим даруешь свет царям и украшаешь венцами главы и владеешь всеми народами… А вот мое доношение…»
13 августа посольство тронулось в Петербург и, несмотря на близость двух столиц, по-прежнему продолжало буянить дорогой. Доходило до того, что на станциях Персияне портили картины и били стекла, разламывали печи, двери снимали с петлей и пороги рубили…
29 сентября было торжественное вступление Хуссейн-хана в Петербург. Церемониал шествия был следующий.
Конная гвардия.
14 слонов по 2 в ряд.
Персидская музыка.
Посольская карета.
Императорской конюшни заводские лошади с унтер-шталмейстером и берейторами.
Генералы, штаб и обер-офицеры.
Князья Долгорукий и Шаховской.
Граф Салтыков и Хуссейн-хан в карете цугом. При них шли конюхи, лакеи, гайдуки и скороходы.
В заключение шествия несли Персидское знамя.
2 октября Персидское посольство представлялось правительнице Анне Леопольдовне. Вступая в аудиенц-залу, Хуссейн-хан сделал перед троном 3 поклона и потом, вручив установленным порядком шахскую грамоту, начал следующую высокопарную речь: «Сия есть дружеская и благоволения преисполненная грамота от высочайшей стороны Его Величества, превысочайшего, пресветлейшего, имеющего достоинство Соломона, государства яко луна просвещающего, престол державы украшающего, милостию Божией снабденного властно и миродержательством, Иранского государства повелителя, царям Индейским и Туранским корону дарующего Надыра…»
По окончании речи началось торжественное поднесение шахских подарков. Анне Леопольдовне, Иоанну Антоновичу и другим членам царской фамилии представлены были куски богатейшей парчи, бриллиантовые пояса, золотые с бриллиантами кубки, богатый столик, 3 пера для украшения шапок и шляп, перстни, ящики и 10 слонов… Вместе с тем Хуссейн-хан объявил, что повелитель мира указал освободить всех русских пленных…
Посольство присутствовало в Петербурге во время известного переворота 1741 года и вернулось в Персию в ноябре 1742 года с дружелюбными грамотами Императрицы Елизаветы и с подарками, в числе которых самое видное место занимали вина и водки. Сопровождал посла до границы бригадир Фролов-Багреев. По-видимому, переговоры с Персиянами были не особенно удовлетворительны, потому что в том же 1742 году Персидские вооруженные толпы нападали на русские границы и шах Надир грозился покорить Россию, как доносил об этом русский резидент в Персии Калушкин. Грозный Надир-шах, подобно Хуссейн-хану, был далеко не трезвой жизни и во время опьянения начинал величаться своими победами и указывать на сравнительное бессилие России. Подкупленный Персидский мирза Каиб-Али сообщал русскому правительству: «шахъ не меньше какъ черезъ 14 летъ Россию воевать имеетъ и въ томъ помехи иметь себе не чаетъ.»
Высокомерное и вызывающее отношение Надир-шаха к русскому правительству объясняется, конечно, известным политическим состоянием России. Между тем как Персия была на верху могущества, управляемая деспотом-завоевателем и обладателем неслыханных награбленных сокровищ, Русская земля переживала тяжкую эпоху придворных переворотов и внутренних социально-административных неурядиц. Персияне отлично знали это и потому вели себя относительно русских с крайней бесцеремонностью… В этом случае сильно поддерживал их Грузинский царевич Бакар, недовольный русским правительством и хотевший переселиться в Персию. Именно он тайно сообщал Надир-шаху, что в России дела идут дурно и что этого государства бояться нечего.
Вследствие сомнительных отношений к Персии императрица Елизавета вынуждена была поставить на Персидской границе усиленный корпус войск под начальством генерал-лейтенанта Тараканова.
Вслед за выбытием из Тамбова Персидского посольства для нашего края опять наступила глухая захолустная жизнь. Изредка эта жизнь разнообразилась, но не на радость местному населенно. Или брали у нас нарядом работных людей для разных казенных построек, или же назначали рекрутский набор с церковников и приказных людей. В первом случае начиналось великое горе для местного крестьянства, во втором для духовенства и мелкого чиновничества. Но вот в 1771 году наступило общее горе, сравнявшее все сословия. Из Москвы шла на нас чума. Об этом всенародном бедствии мы и скажем в следующей главе.
http://otambove.ru/
Персидский посол Магомета Хуссейн-хан, родственник Надир-шаха, ехал в Россию в сопровождении посольского товарища Етимат-хана и многочисленной свиты. Цель посольства заключалась в объявлении о Персидских победах над Бухарцами и Индийцами и в выражении разных претензий относительно России. В шахской инструкции Хуссейн-хану претензии эти высказаны в следующем порядке: 1) шах желал с Россией свойство учинить, токмо в том ему отказано (т.е. в руке цесаревны Елизаветы Петровны); 2) по просьбе шаховой персидских пленных и также Грузинцев и Армян не возвратили; 3) Ногайцы в Персидскую сторону не уступлены; 4) корабельные мастера для делания в Персии судов не даны; 5) капельмейстеры для обучения музыке не присланы, 6) мастера, которые стенные шерстяные обои ткут, не даны, и 7) Персидским купцам беспошлинно торговать не велят.
Как представитель могущественного монарха, похвалявшегося покорить весь мир, Хуссейн-хан ехал в Петербург с богатейшими подарками и с 14 слонами. Посла окружала нарядно одетая свита из 128 человек.
9 декабря 1739 года Персидское посольство прибыло в Кизляр, но дальше не было пропущено Астраханским губернатором, князем Сергеем Голицыным, так как на этот предмет не было еще из Петербурга никаких приказаний. В ожидании дальнейшего путешествия Персияне требовали себе и слонам корму и конвой в 3000 человек для бережения от горских народов. Вследствие этого в Персидский лагерь выслан был конвойный отряд в 1000 человек под начальством полковника Фролова-Багреева и транспорт съестных припасов и водок во многом числе. В Кизляре Персияне простояли до августа следующего года.
Наконец разрешение на путешествие посольства в Петербург было получено. 11 сентября 1740 года Хуссейн-хан торжественно вступил в Астрахань, встреченный губернатором и войсками с надлежащей церемонией, отданием чести и пушечной пальбой. Здесь к послу явились новые приставы Тефкелев и Эгбрехт. Хуссейн-хан принял их с крайней надменностью и через переводчика приказал им как можно тщательнее заботиться о почтовых лошадях и съестных припасах.
В донесении Остерману Тефкелев так описывал Персидского посла: «из себя Хуссейнъ-ханъ простъ и рассуждения не дальняго, токмо весьма величава себя имеетъ и людей своихъ въ страхе содержитъ и одному человеку за продерзость его ухо отрезалъ и всехъ безщадно бьетъ».
18 сентября Персидские послы выступили из Астрахани на Царицын. Ехали они и их свита на 170 подводах. Лошади при этом доставались издалека, потому что от Астрахани до Царицына в описываемое время была токмо степь и нигде жилья не имелось.
В Донских степях к послам прибыло их свиты еще 120 человек. Поэтому вновь назначенный к Персиянам главный пристав генерал-майор С.Ф. Апраксин приказал рассадить посольство и разложить Персидский багаж на 800 подводах. С дороги Хуссейн-хан писал Остерману следующее известительное письмо: «высокостепенный и высокоповеренный и высочайшей честию превосходящий, первенственнейший министръ и верховный визирь, счастье коего въ цветущемъ состоянии да пребудетъ навсегда! Желаю вамъ от Господа всякаго благополучия и счастливаго въ высокомъ градусе пребывания. По объявлении дружескихъ комплиментовъ вашему степенству известно да будетъ, что я — великаго Надира, шах-инъ-шаха, доверенный посолъ Хуссейнъ-ханъ».
7 Марта 1741 года Хуссейн-хан остановился близ Тамбова, в Кузьминой Гати. Здесь явился к нему студент иностранной коллегии Чиколевский, состоявший при Апраксине, и от имени Тамбовских властей поздравил с приездом. На следующий день был торжественный въезд посла в Тамбов. Около села Бокина выстроился Сибирский драгунский полк с оркестром музыки и штандартами. Тут же были и все местные власти. В 4 часа пополудни Хуссейн-хан, до того времени отдыхавший в одной Бокинской избе, прикрепил к шапке шахово перо, сел на коня и начал церемониальное шествие до самого Тамбова по так называемой большой Астраханской дороге. Проезжая мимо Сибирского полка, Хуссейн остановился против него на несколько минут, но не приветствовал солдат, опасаясь унизить свое посольское величие. В 3-х верстах от Тамбова посол встречен был своим товарищем Етиматом, прибывшим в Тамбов еще 13 Января. За посольским товарищем в одну линию поставлены были слоны, числом 10. В момент вступления посольства в городскую крепость произведен был ему салют из 25 пушек. У квартиры Хуссейн-хана на улице стоял почетный караул из 500 человек Ростовского пехотного полка. Во дворе же стояла того же полка рота со знаменем и музыкой. Ни на кого не глядя и не слушая музыки, Хуссейн быстро вошел в свои комнаты и немедленно занялся обедом. Усталый и проголодавшийся посол ел молча. Вследствие этого и вся свита его не смела сказать слова. Даже пристав Тефкелев, присутствовавший на обеде, вынужден был просидить более часу, опасаясь пошевельнуться и тем потревожить его степенство… После обеда к послу явился на поклон Тамбовский воевода Золотилов, но не был допущен к самому Хуссейну. Свитские чиновники приняли Золотилова в караульной, несколько минут посмотрели на него и затем разошлись. Этим и закончился неудачный воеводский визит…
За неимением в городе квартир, большинство чинов Персидского посольства расквартировано было в селе Боршевке и в подгородном лагере. Послы прожили в Тамбове до первых чисел июня и все это время по своей надменности и жадности были истинным бременем для местного народонаселения. Сам генерал Апраксин, впоследствии известный герой семилетней войны, жаловался на Хуссейн-хана в следующих выражениях: «по обыкновенной своей гордости Персидский посолъ поступаетъ со мной и со всеми съ немалой спесью.» Вообще, Персияне жили в Тамбове очень беспокойно. Они ссорились и дрались с жителями ежедневно. Их за это брали под караул и отсылали к послу, а посол их не наказывал. Близ главной посольской квартиры часто играла персидская музыка. Персияне чуть не еженедельно праздновали победы своего шаха и при этом громко похвалялись: «удивляемся,— говорили они,— храбрым военным действиям и несказанному искусству нашего шах-ин-шаха. И тот шах скоро воевать имеет и пойдет на горцев, Крым и Астрахань, а по прошествии того термина намерен для поклонения в Мекку сходить.»
Чисто азиатская надменность Персидского посла особенно ярко выражалась в его необузданных отношениях к приставам. Так, Хуссейн-хан позвал к себе однажды подполковника Эгбрехта и начал кричать на него: для чего де почтовые лошади были у тебя слабы и худы. Смущенный Эгбрехт молчал.
—Пук палочья подать сюда,— приказал Хуссейн.
Слуги принесли палки и ждали только начальнического мановения, чтобы приступить к дикой расправе.
Тогда Эгбрехт отошел к стене и чрез толмача начал объяснять послу, что в России офицеров не бьют и что во всяком случае он будет защищаться и потом жаловаться. Хуссейн смиловался и выслал слуг.
Но не все так счастливо отделывались от свирепого Персидского дипломата. Разным казацким сотникам и старшинам, конвойным капралам и солдатам, и всякому встречному люду постоянно доставалось: их немилостиво и часто били топорными обухами и палками. Между прочим смертельно биты были персиянами казацкие полковники Серебряков и Наследушев. Слухи о неистовствах Хуссейн-хана дошли наконец до Петербурга и оттуда велено было пристойным образом унимать посла.
Пребывание Персидского посольства в наших пределах ознаменовано также беспрерывным клянченьем, с каким высокомерный Тегеранский вельможа постоянно относился к Тамбовским властям по поводу денег и съестных припасов. Персиянам все было мало, для них опустошили городские лавки, для них же посылали гонцов в Астрахань и Москву за рисом, шафраном, сахаром и винами. А они обижались: корму де мало. Дипломатическую деятельность свою в Тамбове Хуссейн-хан начал именно с того, что стал просить прислать ему побольше денег, в которых он имел будто бы крайнюю нужду.
Съестные припасы выходили на Персиян в ужасающем количестве. Одного рису съедали они в месяц по 1260 пудов. Баранов пригоняли к ним ежемесячно по 1113 штук. В то же время сахару издерживали по 66 пудов. Всякие другие харчи расходовались в подобном же количестве. За все платили квитанциями…
Несмотря на известные предписания корана, Персияне вели у нас слишком невоздержную жизнь и первые чины их посольства напивались допьяна чуть не ежедневно, истребляя Гданской водки в один присест по 1 1/2 штофа на человека. Самого Хуссейн-хана, случалось, относили в опочивальню на руках. От невоздержной жизни Персидский посол 31 марта наконец заболел. В его квартире поднялась суматоха. Послали за приставами и воеводой и потребовали у них врача и лекарств, но врача в Тамбове и на сотни верст кругом не оказалось. Только при местных войсках нашли фельдшера Аврамова, который однако лечить посла отказался, потому что, по его словам, внутренних болезней он не знал и благополучно исцелял одни лишь нарывы…
Принуждены были послать гонца в Москву за фундаментальным лекарем, в ожидании которого больной пробавлялся своим домашним лекарством, составленным из алмазного и яхонтового порошка… Посол выздоровел, но стал еще капризнее и постоянно придирался к Тамбовским властям и к приставам и грозил им арестом: «вот я пришлю по вас,— говорил он,— 5 человек и велю притащить к себе за ноги и что у вас есть снять».
10 мая Персияне раскинули обширный лагерь к западу от Тамбова и все туда перебрались. В поле от нечего делать забавлялись они русскими и персидскими военными экзерцициями и по-прежнему сильно пили и чванились. Нередко Хуссейн-хан обижался даже на то, что генерал Апраксин слишком близко подсаживался к нему. Поэтому он взял свои меры предосторожности для ограждения посольской чести. В его палатке для него устроен был высокий рундук, куда Апраксин конечно уже не решался лазить…
***
2 июня Персидское посольство на 700 подводах выехало из Тамбова. День был чрезвычайно дождливый и холодный, однако главные чины посольства для церемонии ехали верхом. Персияне останавливались в Лысых горах и Козлове. В этом городе их встретил Рязанский драгунский полк, в то же время артиллерийская крепостная команда производила учащенную пушечную пальбу.
Ровно через месяц Персияне торжественно вступали в Москву. У Данилова монастыря они встречены были войсками, канцелярскими служителями, конным Московским купечеством и многолюдным хором трубачей. Шествие началось в таком порядке:
Впереди процессии шла команда гренадер.
Ехало купечество.
Приказные служители.
Парадные кареты.
Рота гвардий Семеновского полка.
Конюшня генерала Апраксина.
Слоны.
Посольская музыка.
Посольская конюшня.
Посольские приставы.
Действительный статский советник князь Голицын, состоявший при после.
Сам посол Хуссейн-хан.
Персидское знамя с ассистентами и
Персидский военный отряд.
Всех Персиян вступало в Москву 2128 человек и лишь только посол прибыл в свою квартиру, к нему немедленно явился с визитом Московский главнокомандующий. Этот визит немедленно же был отплачен. Второй визит Хуссейн-хану сделан был генерал-аншефом Волковым. Так как он был особой знатной и великого характера, то во время аудиенции сидел с Персидским послом на равной линии, только немного поодаль посла. Главный разговор у всех этих сановников шёл про еду: рис, баранов, шафран, кардамон, сахар, масло, говядину и кофе. Хуссейн-хан уговаривал Московских сановников, чтобы они питали его со свитой побольше и получше и чтобы приготовили ему Петербургскую квартиру поближе ко двору и министрам.
Довольный Московским гостеприимством, Хуссейн-хан написал об этом Надир-шаху. Грамота его начиналась так.
«Бесконечной милостию царя царей возвышенный высокостепенный посол Эмир Хуссейн-хан — приношу себя в жертву подножию благословенных ног твоих. Ты, царь царей, благополучием своим даруешь свет царям и украшаешь венцами главы и владеешь всеми народами… А вот мое доношение…»
13 августа посольство тронулось в Петербург и, несмотря на близость двух столиц, по-прежнему продолжало буянить дорогой. Доходило до того, что на станциях Персияне портили картины и били стекла, разламывали печи, двери снимали с петлей и пороги рубили…
29 сентября было торжественное вступление Хуссейн-хана в Петербург. Церемониал шествия был следующий.
Конная гвардия.
14 слонов по 2 в ряд.
Персидская музыка.
Посольская карета.
Императорской конюшни заводские лошади с унтер-шталмейстером и берейторами.
Генералы, штаб и обер-офицеры.
Князья Долгорукий и Шаховской.
Граф Салтыков и Хуссейн-хан в карете цугом. При них шли конюхи, лакеи, гайдуки и скороходы.
В заключение шествия несли Персидское знамя.
2 октября Персидское посольство представлялось правительнице Анне Леопольдовне. Вступая в аудиенц-залу, Хуссейн-хан сделал перед троном 3 поклона и потом, вручив установленным порядком шахскую грамоту, начал следующую высокопарную речь: «Сия есть дружеская и благоволения преисполненная грамота от высочайшей стороны Его Величества, превысочайшего, пресветлейшего, имеющего достоинство Соломона, государства яко луна просвещающего, престол державы украшающего, милостию Божией снабденного властно и миродержательством, Иранского государства повелителя, царям Индейским и Туранским корону дарующего Надыра…»
По окончании речи началось торжественное поднесение шахских подарков. Анне Леопольдовне, Иоанну Антоновичу и другим членам царской фамилии представлены были куски богатейшей парчи, бриллиантовые пояса, золотые с бриллиантами кубки, богатый столик, 3 пера для украшения шапок и шляп, перстни, ящики и 10 слонов… Вместе с тем Хуссейн-хан объявил, что повелитель мира указал освободить всех русских пленных…
Посольство присутствовало в Петербурге во время известного переворота 1741 года и вернулось в Персию в ноябре 1742 года с дружелюбными грамотами Императрицы Елизаветы и с подарками, в числе которых самое видное место занимали вина и водки. Сопровождал посла до границы бригадир Фролов-Багреев. По-видимому, переговоры с Персиянами были не особенно удовлетворительны, потому что в том же 1742 году Персидские вооруженные толпы нападали на русские границы и шах Надир грозился покорить Россию, как доносил об этом русский резидент в Персии Калушкин. Грозный Надир-шах, подобно Хуссейн-хану, был далеко не трезвой жизни и во время опьянения начинал величаться своими победами и указывать на сравнительное бессилие России. Подкупленный Персидский мирза Каиб-Али сообщал русскому правительству: «шахъ не меньше какъ черезъ 14 летъ Россию воевать имеетъ и въ томъ помехи иметь себе не чаетъ.»
Высокомерное и вызывающее отношение Надир-шаха к русскому правительству объясняется, конечно, известным политическим состоянием России. Между тем как Персия была на верху могущества, управляемая деспотом-завоевателем и обладателем неслыханных награбленных сокровищ, Русская земля переживала тяжкую эпоху придворных переворотов и внутренних социально-административных неурядиц. Персияне отлично знали это и потому вели себя относительно русских с крайней бесцеремонностью… В этом случае сильно поддерживал их Грузинский царевич Бакар, недовольный русским правительством и хотевший переселиться в Персию. Именно он тайно сообщал Надир-шаху, что в России дела идут дурно и что этого государства бояться нечего.
Вследствие сомнительных отношений к Персии императрица Елизавета вынуждена была поставить на Персидской границе усиленный корпус войск под начальством генерал-лейтенанта Тараканова.
Вслед за выбытием из Тамбова Персидского посольства для нашего края опять наступила глухая захолустная жизнь. Изредка эта жизнь разнообразилась, но не на радость местному населенно. Или брали у нас нарядом работных людей для разных казенных построек, или же назначали рекрутский набор с церковников и приказных людей. В первом случае начиналось великое горе для местного крестьянства, во втором для духовенства и мелкого чиновничества. Но вот в 1771 году наступило общее горе, сравнявшее все сословия. Из Москвы шла на нас чума. Об этом всенародном бедствии мы и скажем в следующей главе.
http://otambove.ru/
Вернуться назад